Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира Страница 24

Я хорошо знаю, что если мы встретимся, то вновь возникнет ссора и посыпятся взаимные оскорбления: любой подозрительный жест может вызвать неизвестно что. Ему, ради него самого, не следует добиваться новой встречи со мной после тех слов, которые я ему наговорил во время нашей последней встречи. Я заявил ему в присутствии адмирала, что, когда он говорит, что только выполняет свой долг, то то же самое делает и палач, но приговоренный к смерти не обязан видеть своего палача до момента свершения казни. Мы встречались трижды, но какие это были постыдные встречи! Я не хочу их повторения. Я знаю, что от встречи с ним кровь вскипает в моих жилах. Я хочу, чтобы ему предали, что ни одна держава на земле не обязывает узника видеться и дискутировать с его палачом; ибо поведение губернатора в моих глазах сделало его палачом. Он делает вид, что действует в соответствии с полученными им инструкциями: правительство, находящееся вдали на расстоянии двух тысяч лье, не может сделать больше, чем указать местной администрации образ действий общего характера, в рамках которых следует вести дела, и предоставить ей немалую самостоятельность. Эту власть он извращает и манипулирует ею самым худшим способом для того, чтобы мучить меня. Доказательством того, что он хуже своего правительства, служит то, что его правительство послало мне некоторые вещи, чтобы моя жизнь проходила в более комфортных условиях. Он же, не ударяя палец о палец, не только не улучшает условий моей жизни, но лишь мучает и оскорбляет меня, стараясь сделать мое существование как можно более жалким. Завершая общую картину своих подлых действий, он пишет письма, полные божьей благодати и сладости, притворяясь, что проявляет по отношению ко мне максимум заботы. Потом он отсылает эти письма в Англию, чтобы заставить весь мир поверить, что он является нашим лучшим другом.

Я хочу избежать новой встречи с ним. Я никогда, находясь на вершине своей власти, не прибегал к подобному языку ни с одним человеком, к языку, который я был вынужден использовать в разговоре с ним. Такой язык был бы непростителен в Тюильри. Я скорее вырву зуб, чем пойду на встречу с ним. У него скверные обязанности и выполняет он их скверно. Я не думаю, что он полностью осознаёт то, насколько сильно мы ненавидим и презираем его; мне бы хотелось, чтобы он знал об этом. Он полон подозрений буквально к любому человеку, даже его собственный штаб не свободен от них. Вы же видите, что он не станет доверять Риду. Почему бы ему не обратиться к Монтолону или к Лас-Казу, если ему не нравится Бертран?»

Я ответил, что сэр Хадсон Лоу не может, передавая суть своих посланий, положиться на точность их изложения ни Монтолоном, ни Лас-Казом. «А, — воскликнул Наполеон, — Монтолон вызывает у него чувство раздражения в связи с тем письмом, написанным в августе, а на Лас-Каза он таит обиду, потому что тот не только пишет правду одной даме в Лондоне, но и говорит об этом здесь повсюду».

Я ответил: «Губернатор обвинил графа Лас-Каза в том, что он написал много неправды о том, что происходило здесь». «Лас-Каз, — возразил Наполеон, — не такой уж болван, чтобы писать ложь, при том что он обязан отправлять письма через его руки. Он пишет только правду, о которой этот тюремщик не хочет, чтобы она стала известной. Я уверен, что он хочет сказать мне, что некоторых из моих генералов следует выслать с острова, и он полон желания переложить весь позор их изгнания с острова на меня, чтобы я сам сделал это по своему усмотрению. Они бы и вас тоже выслали с острова, если бы не опасались, что вы нанесете им вред в Англии, рассказав обо всём, что здесь видели. В их планы, как я думаю, входит высылка с острова всех тех, кто настроен сделать мою жизнь здесь менее неприятной. Вот уж действительно они избрали для Батхерста прекрасного представителя. Я бы скорее побеседовал с капралом с поста охраны, чем с этим тюремщиком. Как все было по-другому с адмиралом! Мы обычно беседовали вместе в дружелюбной обстановке на различные темы, как друзья. Но этот человек пригоден только для того, чтобы угнетать и оскорблять тех, кто в силу превратностей судьбы оказался подвластен ему».

В соответствии с пожеланиями Наполеона я написал отчёт обо всём том, что он говорил, сэру Хадсону Лоу; избегая, однако, повторения наиболее резких выражений.

4 октября. В мою комнату в Лонгвуде явился сэр Томас Рид с текстом послания от губернатора, содержащим новые инструкции, полученные последним из Англии. Я отправился к Наполеону и сообщил о приезде сэра Томаса Рида. Наполеон спросил меня: «Прибыл ли Рид с полным текстом послания, ничего не упустив при этом?» Я ответил, что сэр Томас Рид подтвердил мне, что привез полный текст послания. Тогда Наполеон попросил меня пригласить сэра Томаса Рида к нему. Когда я вернулся к себе, сэр Томас Рид признался, что его миссия малоприятна и он только надеется, что «не вызовет сильного раздражения у Бонапарта». Затем мы отправились в сад, где уже находился Наполеон. Через несколько минут Наполеон вызвал к себе графа Лас-Каза и попросил его перевести вслух на французский содержание документа, доставленного Ридом. Когда Рид пришёл в мою комнату, возвратившись от Наполеона, он заявил, что Наполеон вёл себя с ним очень вежливо и не только не выказывал чувства раздражения, но, наоборот, улыбался во время беседы и расспрашивал Рида о последних новостях. Наполеон лишь отметил (слова Наполеона верный рыцарь губернатора повторил на своём итальянском): «Чем больше будут меня преследовать, тем это будет лучше для меня, ибо это продемонстрирует всему миру всю жестокость, проявляемую в отношении меня. Вскоре на меня обрушатся все, кому не лень, и в одно прекрасное утро меня убьют».

Затем сэр Томас разрешил мне прочитать привезённое им в Лонгвуд послание, содержание которого сводилось к следующему: «Французы, пожелавшие остаться с генералом Бонапартом, должны сделать заявление в письменной форме о своём желании подчиняться всем ограничениям, которым может быть подвергнут генерал Бонапарт, без каких-либо собственных замечаний по этому поводу. Те же, кто откажется подписать это заявление, будут немедленно отправлены на мыс Доброй Надежды. Личный персонал сокращается на четыре персоны; те же, кто остается, обязаны рассматривать себя как лица, ответственные перед законами в том же порядке, как если бы они были британскими подданными, особенно перед теми законами, которые были сформулированы для безопасной охраны генерала Бонапарта и которые объявляют, что оказание ему помощи в попытке совершить побег является тяжким преступлением. Любой из них, оскорбляющий, наносящий какой-либо вред и плохо поступающий по отношению к губернатору или к правительству, под покровительством которого он находится, будет тотчас отправлен на мыс Доброй Надежды, где ему не будут предоставлены какие-либо средства для его транспортировки в Европу».

В документе также давалось объяснение, что не следует понимать, что взятое на себя обязательство должно рассматриваться как бессрочное для тех, кто дал письменную подписку. В послании губернатора также содержалось требование оплатить 1400 фунтов стерлингов за присланные в Лонгвуд книги. Всё послание было изложено в весьма категоричном тоне. Затем сэр Томас Рид сообщил мне, что на следующий день графу Бертрану предстоит отправиться в «Колониальный дом» и что я могу намекнуть ему, что если он там будет вести себя хорошо, то, возможно, с острова будут высланы только лица обслуживающего персонала Лонгвуда, но что всё будет зависеть от «хорошего поведения» графа Бертрана.