Николай I и его эпоха - Михаил Гершензон Страница 24

Помещик Симбирской губернии Гл-в наказал крестьянина розгами, наказанный бежал из заключения к отцу, у которого и умер на шестой день после наказания, по уверению помещика, от холеры. Помещик оправдывался тем, что распоряжение о наказании сделано было им в самом расстроенном душевном состоянии от грубости крестьянина. Трое соседних помещиков заявили, что они ничего, кроме хорошего, о Г-ве сказать не могут, что он один из попечительнейших и заботливых владельцев; собрание предводителей и депутатов дворянства решило: так как Гл-в никогда жестоко со своими крестьянами не обходился, то имение его, согласно закону, не может быть взято в опеку, а следует ему сделать замечание. Губернатор признал такое определение слабым ввиду того, что наказанный находился в заключении целую неделю. Сенат согласился с губернатором: поступок помещика, по его определению, подлежит уголовному суду, а начальству губернии следует удостовериться в положении крестьян. Определение Сената было принято комитетом и утверждено государем.

Крестьянки имения Д-каго (Тамбовской губернии) убили управляющего и изуродовали его труп. Не отрицая факта, крестьяне показывали, что покойный управляющий необыкновенно жестоко наказывал их, особенно женщин; следствие подтвердило показание крестьян; оказалось, что крестьяне и раньше жаловались и обращались с просьбами о защите, но за это были наказываемы: управляющий не отпускал их даже к исповеди без того, чтобы отлучающиеся не представили вместо себя другого работника. Сенат, постановив приговор, определил ходатайствовать о смягчении участи преступниц; комитет положил: зачинщицу преступления, наказав плетьми, сослать на каторгу на 18 лет, девятерых крестьянок подвергнуть наказанию плетьми и сослать на каторгу от 6 до 12 лет и 11 человек наказать розгами. Кроме того, положено было комитетом, что подлежат строгому взысканию: уездный предводитель дворянства, земская полиция и помещик Д-ой, державший такого управляющего. Государь написал: «Исполнить, но, кроме первой, прочих, приговоренных к каторге, отослать на поселение».

Один псковский помещик Н. и его жена изобличены были в крайне жестоком обращении с крестьянами и отягощении их работами. Сенат при разборе дела потребовал отзыва от предводителя дворянства, но тот отозвался, что он не получал ни от кого жалоб на этого помещика; комитет предложил: сделать предводителю выговор, а помещика и жену его предать суду. Резолюция: «Справедливо, а их судить арестованными».

Крестьяне отставного ротмистра П-ского принесли жалобу на владельца в том, что он будто бы неправильно владеет ими, так как он вовсе не племянник покойной их владелицы Самариной, а сын кучера Дмитриева; крестьяне требовали, что они терпят большие притеснения и что крестьянин Никифоров, обнаруживший это самозванство, был лишен жизни. Потребованы были сведения. Рязанский губернатор Кожин отвечал, что он не мог узнать ничего, что подтверждало бы жалобу крестьян; местный жандармский штаб-офицер, напротив того, донес, что ходят слухи, будто крестьянин Никифоров долго содержался под арестом на скотном дворе и там был отравлен дворовым человеком Петровым и его женой. Тогда губернатор назначил формальное следствие, командировав в вотчину чиновников, крестьяне заволновались и отказали владельцу в повиновении. Следствие обнаружило, что П-ский владеет крестьянами не по праву наследства, а по купчим 1840 и 1841 годов, что до сих пор им были довольны все крестьяне, что смерть Никифорова от яда вовсе не подтверждается, хотя Никифоров и долго содержался на скотном дворе под арестом, но посажен он был еще покойною владелицей Самариной за побег. О личности П-ского следствие обнаружило следующее: он был воспитан в доме помещика Самарина, как сын дворянина П-ского, поступил потом на военную службу, в лейб-гвардии уланский полк, и в 1829 году за болезнью уволен в отставку, причем прописан: «Из орловских дворян», но в родословных книгах губернии Ипполит П-ский не значится. По сведениям от духовного начальства, открылось только то, что у Дмитриева, дворового человека помещика Самарина, записан сын Ипполит. Волнение крестьян продолжалось, и даже заметны были опасные признаки в окружающих вотчинах, поэтому управляющий Министерством внутренних дел предложил прекратить всякие расследования, так как П-ский имеет полное право на владение крестьянами, и, следовательно, розыски не должны иметь места. Комитет согласился с этим мнением. Государь сначала приказал дело «представить особо», а потом министру государственных имуществ велено было поступить с имением П-ского, как в 1845 году поступили с имением подполковника Татищева, купленным двумя братьями Чулковыми. Случай этот был следующий:

Дети Чулкова, дворового человека Татищева, получили дворянство и купили впоследствии имение Татищева, где некогда отец их был дворовым, и поселились в нем вместе со своим отцом. Крестьяне, опасаясь, как бы этот самый Чулков не стал их фактическим владельцем, жаловались, и государь разрешил дело так: «Чулкова-отца выслать из имения, кое взять в опеку, запретив и дворянам Чулковым жить впредь до решения дела. Все сие, а равно и записку о деле передать в Комитет министров с тем, чтобы имение сие было немедленно оценено и приобретено в казну, о чем заготовить указ».

Во избежание огласки имение Чулковых было куплено на имя тайного советника Небольсина.

Двое дворовых, Григорий Антонов и Афанасий Дементьев, двоюродные братья, крепостные помещика Могилевской губернии Л-ского, убили в один день, но в разных местах шестерых и ранили восьмерых человек дворянского сословия. Получив об этом известие в Петербурге, государь приказал: «Послать немедленно фл. ад. Баранова наистрожайше все дело исследовать, непременно убийц отыскать и по поимке учредить в имении военный суд как над ними, так и над их участниками и людьми, не препятствовавшими убийствам, суд же кончить в возможной скорости». Скоро преступники были пойманы; они показали следующее: 19 января 1846 года некоторые из дворовых людей помещика Л-ского ночью самовольно отлучились для гулянья и вернулись домой 20-го на рассвете, за что один из них, Ивка Янишев, был наказан 20 розгами; услыхав его крики, оба преступника сбегали за ножами и начали свою кровавую расправу в имении, убив нескольких родственников помещика, самого помещика им убить не удалось; затем они захватили в конюшне двух лошадей и поскакали к соседнему помещику П-му — не доезжая, привязали лошадей, вызвали господина через его лакея, и один из преступников, целуя руку П-ского, ранил его ножом в живот; на крик выбежала жена П-ского — несчастная подверглась той же участи; убийцы ворвались в дом, ранили гувернантку, которая стала было давать преступнику деньги, но они со словами: «Не нужны нам твои деньги», вышли на двор, сели на лошадей и, сказав людям П-ского, чтобы не спасали своего господина, ибо участь эта предстоит не одним их господам, но всем помещикам губернии, что крестьяне за это отвечать не будут, а что, напротив, сзади их скачут жандармы для проверки их действий, бежали из шестерых стоявших дворовых только один сделал попытку задержать убийц, но неудачно. Им удалось ранить смертельно и третьего помещика, К-ского и его жену; бывшие здесь дворовые пытались было их схватить, но опять неудачно. После всех этих убийств братья вернулись домой, заехали к мельнику, переменили платье и скрылись, но ненадолго, и 27 января были пойманы. По отзыву соседних помещиков, управление во всех трех имениях было хорошее, особенно у Л-ского, которому принадлежали преступники и где они начали убийства. Сами убийцы — незаконнорожденные, более работали на себя, чем на господина, имели некоторое состояние; первый брат умел читать, а второй — читать и писать и по-русски, и по-польски; оба домогались и прежде свободы, разглашая слухи об освободительных указах и инвентарях, оба грозили и прежде бунтом. Преступники показали, что они совершили преступление без уговора, в исступлении, они схватили ножи, чтобы не допустить себя до телесного наказания. Комиссия военного суда приговорила обоих убийц прогнать сквозь строй через тысячу человек шесть раз и затем отправить на каторгу; двоюродного брата их — через тысячу же два раза и заключить навсегда в арестантские роты; троих, обвиненных в соучастии, — через тысячу по одному разу и заключить в арестантские роты на 4 года, а затем сослать в Сибирь на поселение; следующую категорию обвиненных наказать 100–300 ударами розог и оставить на месте жительства; одну дворянку, которая слышала разговоры о бунте и не донесла о них, комиссия присудила подвергнуть тюремному заключению на два месяца.