Екатерина Великая - Анри Труайя Страница 24

Наконец в начале мая 1754 года весь двор готовится ехать из Москвы в Санкт-Петербург. Предстоят двадцать девять дней пути. Екатерина, как она вспоминает, «до смерти боялась», что Сергей Салтыков не поедет со всеми. Ведь теперь, когда он стал отцом ее ребенка, особы, стоящие у трона, им более не интересуются. Но нет, императрица подумала обо всем. Видимо, чтобы сберечь нервы будущей мамаши, любовник ее включен в состав свиты. Правда, приближаться к ней он больше не может и из-за запрета, и из-за постоянного присутствия супругов Шуваловых! «Собачья тоска грызла меня, и всю дорогу я проплакала в карете», – пишет Екатерина.

В Санкт-Петербурге великокняжеская чета вновь располагается в Летнем дворце. Петр организует там концерт и умудряется сам играть на скрипке в оркестре. Екатерина пользуется этими музыкальными занятиями супруга, чтобы удалиться из салона и обменяться на ходу парой нежных фраз с любовником. По мере приближения родов она убеждается, что в высших сферах плетут заговор против ее счастья. «У меня все время глаза были на мокром месте, а в голове рождались бесчисленные подозрения; одним словом, из головы не выходила мысль, что скоро разлучат меня с Сергеем Салтыковым». Таким образом, перед тем как стать матерью, мысли ее идут не к ребенку, в ней живущему, а к мужчине, обучившему ее счастью любви. Когда Александр Шувалов показал ей покои, специально приготовленные для родов рядом со спальней Ее величества, она испытывает «удар почти смертельный». Живя в непосредственной близости от императрицы, она не сможет принимать Сергея так, как ей хотелось бы. Она будет изолирована ото всех, «несчастнейшая на свете». В подавленном состоянии осматривает она две комнаты, обтянутые муаровой дамасской тканью красного цвета и кое-как обставленные, место, где должен родиться наследник российского престола. А если родится не сын, а дочь? Как отнесется императрица к такому возможному разочарованию? Захочет отомстить, окончательно удалив Сергея от двора, или оставит его для новой попытки?

В ночь с 19 на 20 сентября 1754 года, через девять лет после замужества, у Екатерины начались сильные схватки. Повивальная бабка оповестила об этом великого князя, графа Александра Шувалова и императрицу. Все они сбежались, чтобы присутствовать при родах. 20 сентября, в полдень, в окровавленных руках повивальной бабки появился кричащий комочек живой плоти: мальчик, Павел Петрович. Императрица ликует. Как только новорожденного обмыли, запеленали, а священник окрестил его малым крещением, повивальная бабка по приказу царицы относит ребенка в особые покои. Там он пробудет под присмотром Елизаветы столько времени, сколько она сочтет нужным. Родив ребенка, Екатерина тут же лишилась всех прав на него. Она – всего лишь женщина, разрешившаяся от бремени. Никого она больше не интересует. Тут же все разошлись кто куда. Кровать роженицы стоит между дверью и двумя плохо закрывающимися окнами. По комнате гуляет холодный ветер.

«Я сильно потела, просила госпожу Владиславову сменить мне белье и поменять постель, но та отвечала, что не смеет это сделать. Несколько раз посылала за акушеркой, но та не приходила. Я просила дать попить, но ответ был тот же. Наконец через три часа пришла графиня Шувалова, нарядившаяся по-праздничному. Увидев меня лежащей на том же месте, где я рожала, закричала, что меня убить мало. Это очень ободряюще на меня подействовало: ведь я лежала вся в слезах после трудных и болезненных родов, брошенная всеми, в неудобном месте и никто не решался меня перенести в мою кровать в двух шагах от места, где рожала, а у меня сил не было самой встать и перейти. Госпожа Шувалова тут же ушла, по-видимому за акушеркой, но та явилась через полчаса и сказала, что императрица так была занята младенцем, что не отпускала ее ни на минуту. А обо мне уже и не думали… Все это время я изнывала от усталости и жажды. Наконец меня уложили в мою кровать, и больше я никого не видела весь день, никого даже не присылали спросить обо мне. Великий князь только и делал, что пил со всеми, кто попадался на глаза, а императрица занималась ребенком». ^[27]

Почти никто из современников не считал новорожденного сыном Петра, хотя был он так же некрасив. Однако, сравнивая их портреты во взрослом состоянии, разница бросается в глаза. Лицо Павла, сморщенное, как у бульдога, не имеет ничего общего с длинным лицом мужа Екатерины. Что касается их характеров, то оба непостоянны, жестоки и пугливы, но эти общие черты могут объясняться воспитанием, полученным ими обоими под угнетающей сенью Елизаветы. К тому же Екатерина в своих «Мемуарах» ясно дает понять, что отцом ребенка был Сергей Салтыков. А поведение императрицы, отобравшей у матери дитя с момента рождения и занявшейся наблюдением за ним, доказывает, что никакого уважения к матери, да и к отцу она не испытывала. Внимание Елизаветы к ребенку так велико, что некоторые из ее окружения заходят слишком далеко в своих предположениях. Она велела поставить кроватку Павла в своей спальне. «При первом же его крике она сама вскакивала, бежала к нему, и проявлялось столько забот, что младенца чуть не задушили». Французский дипломат маркиз де Л'Oпиталь отмечал в своих донесениях в Париж странные слухи, ходившие на этот счет по Санкт-Петербургу: «Говорят, что ребенка родила сама императрица и выдала его за сына великой княгини». Конечно, это не более чем салонная сплетня, но она убедительно доказывает, что происхождение новорожденного Павла Петровича было весьма сомнительным. ^[28]

Забытая всеми в своей кровати, вся в жару, снедаемая отчаянием, Екатерина тем не менее не жалуется. «Я была слишком горда, и сама мысль быть несчастной мне казалась невыносимой». По этой же причине она не задает вопросов о сыне, которого не видела с момента его появления на свет. Вопросы могли быть истолкованы как сомнение в той заботе, которой императрица окружила младенца, что «могло вызвать недовольство», пишет она. Странная щепетильность со стороны юной роженицы, грубо разлученной с существом, которому она только что дала жизнь. Может ли забота об этикете до такой степени заглушить инстинкт материнства? На самом деле Екатерину больше беспокоит ее будущее при дворе, чем будущее ребенка. Но вскоре она видит его, буквально минутку, и обеспокоена тем, что «его держали в неимоверно душной комнате, укутанного во фланелевые пеленки, в колыбельке, обложенной мехом чернобурой лисы; при этом покрыт он был атласным ватным одеялом, а поверх – другое одеяло, розового бархата, на меху тех же чернобурок. Таким я видела его неоднократно, лицо и все тело его были залиты потом, отчего, когда он подрос, малейший ветерок вызывал переохлаждение и заболевание. Кроме того, вокруг него постоянно толпилось множество старух, очень старательных, но выживших из ума, и от них было несравненно больше вреда, физического и морального, чем пользы».

В день крещения, после совершения таинства, императрица принесла Екатерине на золотом подносе ордер на выдачу ста тысяч рублей и несколько украшений в ларчике. Это плата за материнство. Деньги были очень кстати, ибо, по собственному ее признанию, Екатерина сидела «без гроша», «в долгу, как в шелку». Но украшения ничего, кроме разочарования, не вызвали. Как она пишет, «это было жалкое ожерелье с сережками и два несчастных колечка, какие я постыдилась бы дарить даже горничной. Во всем ларце не было ни одного камушка дороже ста рублей». Через пять дней, пока она раздумывает, как лучше употребить деньги, приходит секретарь канцелярии императрицы барон Черкасов и умоляет ее отказаться от этой суммы, ибо казна Ее величества пуста. Екатерина возвращает деньги (через три месяца они к ней все же попадут), а вскоре узнает, что эти сто тысяч рублей были вручены ее мужу. Действительно, Петр потребовал подарка не меньше, чем был дан ей, в связи с рождением, к которому он, по-видимому, не был причастен. Наверное, он хотел получить вознаграждение за свою супружескую невезучесть, ставшую всем известной?!