Жанна д'Арк. Факты, легенды, гипотезы - Владимир Райцес Страница 24

Вот что читаем мы в протоколе третьего публичного допроса 24 февраля 1431 г.: «Далее она показала, что [вблизи Домреми] находится некий лес, именуемый Дубовой рощей или по-французски Воis Chesnu (так в латинском протоколе. — В. Р.), каковой виден с порога ее отчего дома и до него менее пол-лье. . Затем она сказала, что когда пришла к своему королю, то некоторые спрашивали, не растет ли в ее краю лес, который называется Воis Chesnu, потому что были пророчества, что из окрестностей этого леса должна прийти некая дева, которая будет творить чудеса. Однако названная Жанна заявила, что она этому нисколько не верила» (Т, I, 67), Эти слова можно понимать так, что она вообще {90} впервые услыхала о «пророчестве Мерлина», будучи уже «во Франции»; к себе она его во всяком случае не относила.

Тем не менее «пророчество Мерлина» нередко сближается, а то и прямо отождествляется в литературе с тем пророчеством, на которое ссылалась в Вокулере Жанна («женщина погубит — дева спасет»). Некоторые биографы говорят о распространении «пророчества Мерлина» в крестьянской среде и связывают с ним возникновение самого замысла Жанны (50, т. I, 136–139). Другие историки, в частности Ж. Кордье, полагают, напротив, что до появления «во Франции» Жанна вообще не знала ни того, ни другого пророчества (41, 69). Утверждалось также, что Жанна, сама не веря этому пророчеству, но зная о его популярности, воспользовалась им, чтобы убедить в своей миссии других (64, 102). Источники, однако, не дают оснований для таких выводов и предположений. Они отчетливо показывают глубокое различие между «пророчеством Мерлина» и «пророчеством Жанны». Первое принадлежит миру книжной культуры, второе — фольклору. О «пророчестве Мерлина» упоминали в связи с Жанной поэтесса Кристина Пизанская, лиценциат богословия, бенедиктинец Пьер Мижье, крупный теолог Жан Брегаль. О словах Жанны: «Разве не было предсказано, что Франция будет погублена женщиной, а затем возрождена девой?» — вспоминали крестьянин Дюран Лассар и жена ремесленника Екатерина Ле Ройе. Жанна не лукавила перед судьями, говоря, что не верила в «деву из дубового леса»: этот сложный «литературный» образ был совершенно чужд ее интеллекту. Употребляя понятия того времени, можно сказать, что персонаж «пророчества Мерлина» обитал в мире «мудрых», а та дева-спасительница, с которой отождествляла себя Жанна, — в мире «простецов».

Вот мы и произнесли, наконец, ключевое слово, которым современники Жанны определяли сущность «феномена Жанны-Девы» и без которого этот феномен действительно не может быть понят, — простота.

13 марта 1431 г. на одном из тайных допросе» у Жанны спросили, почему бог послал ангела, как она утверждает, именно ей, а не кому-либо другому. И она ответила: «Потому что богу было угодно действовать через {91} простую деву, дабы отразить недругов короля» (Т, I, 139). За этими словами стояло одно из фундаментальных представлений средневековья — представление о том, что «простецы» ближе богу, нежели «мудрые», и что господь часто избирает их своим орудием, демонстрируя всемогущество божественной воли и карая людскую гордыню. Такое представление опиралось на общеизвестные евангельские истины, в частности на знаменитые слова апостола Павла: «Но бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал бог, чтобы посрамить сильное» (I коринф., I, 27). Под простотой понималось не только «низкое» общественное положение, но в первую очередь комплекс нравственных качеств: бесхитростность, простодушие, чистота помыслов, неискушенность, а также целомудрие. Такому пониманию всецело соответствовал идеал юной девушки. В годы тяжелейших испытаний народное сознание, воспринимая беды, обрушившиеся на Францию, как божью кару за грехи ее правителей («мудрых» и «сильных»), обращалось с надеждой к их антиподам — к «простецам», «немудрым» и «немощным», моделируя образ грядущей девы-спасительницы.

В глазах тех, кто верил в божественный характер миссии Жанны, «простота» была главным качеством ее личности. Говоря о ней, чаще всего употребляли выражение «простая дева»; это было своего рода клише. Но даже когда говорили только «Дева», без обычного эпитета, в этом «имени» уже содержалось указание на «простоту», ибо французское rucelle (латинское рuella) значило в собственном смысле слова «простая дева» в отличие от более высокого vierge (латинское virgina). Деву Марию никогда не называли La Pucelle, а только La Vierge, точно так же как Деву-Жанну никогда при жизни не называли La Vierge, а только La Pucelle. Одно из значений слова pucelle было «служанка» (подобно русскому «горничная девушка», немецкому Мдdchen и английскому Маid). И некоторые биографы полагают, что именно такой смысл вкладывали современники в «прозвание» Жанны: служанка господа бога (63, 64). Во всяком случае ясно, что, относя Жанну к «простецам», ее сторонники связывали {92} с этим представление о ней как об орудии божественной воли. [8]

Итак, вера в Жанну-Деву — спасительницу Франции, по-видимому, внезапно вспыхнувшая и Вокулере и распространившаяся вскоре по всей Франции, опиралась как на коренные ментальные структуры средневековья (представление о «простецах», традиционная оппозиция «Ева — Мария»), так и на «конъюнктурные», ситуативные умонастроения широких масс, порожденные страданиями французского народа в период Столетней войны, в особенности после Труа (формирование образа девы-воина, появление пророчества «женщина погубит Францию — дева спасет»). Важнейшей объективной предпосылкой возникновения веры в Деву-Жанну было народное сопротивление оккупантам, и самый этот феномен представлял собой своеобразную форму выражения национально-патриотических чувств французского народа. Необходимо подчеркнуть социальный аспект этого явления. Вера в Деву-Жанну зародилась в демократической среде, и, какие бы оговорки относительно неправомочности отождествления «простецов» с «простыми людьми» мы ни делали, не подлежит сомнению, что в представлении о спасительнице Франции как «простой деве» отразилась активная роль народных масс в национально-освободительном движении на переломном этапе Столетней войны.

Вот что стояло за словами Екатерины Ле Ройе о том, как она была поражена, когда Жанна обратилась к Бодрикуру: «Разве вы не слыхали пророчества…». Вот почему Дюран Лассар пошел за своей свойственницей, когда та сказала: «Разве не было предсказано…». Еще до появления Жанны д'Арк на исторической сцене замысел грандиозной мистерии был в общих чертах ясен, и главная роль ждала свою гениальную исполнительницу.

«Когда Жанна-Дева появилась в Вокулере и я ее там увидел, на ней было бедное женское платье красного цвета, и она жила у некоего Анри Ле Ройе. Я заговорил с ней, сказав: „Что вы здесь делаете, моя милая? {93} Разве нам не следует изгнать короля из королевства, а самим стать англичанами?"».

Так начал рассказ о первой встрече с Жанной человек, чье имя мы уже несколько раз упоминали, — Жан де Новеленпон, по прозвищу Жан из Меца. В 1456 г., когда оп давал показания перед уполномоченными комиссии по реабилитации, ему было 57 лет. Следственный протокол называет его дворянином, но дворянство он получил только под старость за долгую и честную военную службу (Р, V, 366) и теперь доживал на покое в Вокулере — там, где четверть века тому назад он, простой оруженосец, служил под началом Бодрикура и где впервые увидел эту странную девушку, о которой так много тогда говорили. Каждое слово их первого разговора навсегда запечатлелось в его памяти. Он начал с шутки, в которой сквозила снисходительная ирония, а она ответила ему серьезно и искренно, как отвечала, наверное, каждому, кто спрашивал, что она здесь делает: «„Я пришла сюда, в королевскую палату, чтобы попросить Робера де Бодрикура проводить меня к королю или дать мне провожатых, но он не обратил внимания ни на меня, ни на мои слова. И все же нужно, чтобы до середины великого поста я была у короля, даже если мне пришлось бы ради этого стереть ноги до колен. Поистине никто на свете — ни короли, ни герцоги, ни дочь короля Шотландии (нареченная пятилетнего сына Карла VII. — В. Р.), ни кто-либо другой — не спасет королевство Французское и не поможет ему. Никто, кроме меня. Я предпочла бы прясть подле моей бедной матери, как мне и подобает, но нужно, чтобы я пошла и сделала это, ибо так хочет мой господин".