Романовы. Творцы Великой Смуты - Николай Коняев Страница 24

И невнятное, почти вырванное у него признание, что он преднамеренно исказил материалы следствия, порождено было именно этим мистическим ужасом, а не одними только политическими расчетами. Но естественно, что снять тяжесть с души признание это не могло, оно только усилило угрызения совести. Оказалось, что он не может противостоять и обольщению…

Не объяснимо ни с какой другой точки зрения почти мгновенное преображение Шуйского в борца с самозванцем. Эта борьба, кстати сказать, совершенно выпадает и из стилистики поведения Шуйского.

Великий мастер придворной интриги, Шуйский наверняка бы дождался, когда обличения самозванца зазвучат из уст людей, которых невозможно связать с ним, и тогда уже и нанес бы удар противнику.

А Василий Шуйский двинулся в бой открыто, словно и не провел он долгих лет при дворах Иоанна Грозного, царя Федора, Бориса Годунова…

Объяснить этот «промах» можно только тем, что Шуйский действовал сейчас не как политик, а как человек, пытающийся оборониться от ужаса, поднимающегося в его душе. Он действует, словно ведет диалог, но не с реально действующими политическими силами, а с царевичем Дмитрием. И его слова перед плахою, стоя уже во вратах вечности, тоже о царевиче Дмитрии…

– Братия… Умираю за истину… За веру Христианскую…

Мы не знаем содержания мистического переживания, происходившего в те мгновения в душе Шуйского.

Но понятно, что думал Шуйский о ребенке, убийц которого скрыл в ходе следствия, к нему, царевичу Дмитрию, обращал Шуйский слова последнего безмолвного моления…

И вот в это мгновение и совершилось чудо – прозвучал голос, объявляющий, что Дмитрий милует его.

Неважно, что в реальности это самозванец помиловал Шуйского…

В душе Шуйского, обращенной в молитве к убиенному в Угличе царевичу, это прощение от самого царевича и исходило.

Между прочим, в Никоновской летописи содержится указание, что это Марфа Нагая упросила самозванца помиловать Шуйского. Как считает Н.М. Карамзин, «совесть терзала сию несчастную пособницу обмана: спасая мученика истины, Марфа надеялась уменьшить грех свой перед людьми и Богом»…

Мы говорили, что для незащищенного общественного сознания русского человека того времени сконструированные Романовыми жернова с царевичем Дмитрием – самозванцем Лжедмитрием – святым Дмитрием были особенно разрушительны.

Спасти в них могла только Православная вера. Другого пути для спасения не существует. Вера спасла Василия Шуйского, вера помогла ему и сокрушить самозванца.

Когда Лжедмитрий обратился к ним за благословением на венчание с Мариной Мнишек и попросил не настаивать на переходе ее в православие, патриарх Игнатий угодливо проговорил:

– На твоей воли буди, государь!

Тогда и возвысил голос казанский митрополит Гермоген.

О православной вере были его слова:

«Сию веру многими снисканиями благоверный князь Владимир обрел, и святое крещение принял во имя Святыя и Живоначальныя Троицы, Отца, и Сына, и Свята го Духа, и от купели здрав изыде, славя Бога и многих людей крестив… Потому непристойно христианскому царю жениться на некрещеной! Потому непристойно христианскому царю вводить ее во святую церковь! Непристойно строить римские костелы в Москве. Из прежних русских царей никто так не делал».

Тихо стало в Грановитой палате, где происходило заседание Боярской думы, преобразованной самозванцем в подобие польского сената [22] . Глуховатый и несильный голос казанского митрополита раскатился по палате, загуляло под тяжелыми сводами гулкое эхо…

Показалось, будто кто-то повторил с высоты:

– Из прежних русских царей никто так не делал…

Побледнело лицо самозванца.

Великою силою обладает слово правды. Бесстрашно произнесенное, оно легко разрушает все хитросплетения лжи, все хитроумные уловки обмана. Более того, слово правды возвращает зрение людям, ослепшим, когда вокруг все выкрикивают лживые утверждения.

Вот и сейчас, когда зазвучал глуховатый и несильный голос Гермогена, ясно увидели все, кто посажен ими на московский престол…

Разумеется, видели они это и раньше.

Слишком многие помнили в Москве человека бояр Романовых – Отрепьева. И в Чудовом монастыре, куда старался не ходить самозванец, тоже не забыли своего чернеца.

Свидетельство Богдана Бельского, признание Марфы Нагой могли обмануть только тех, кто хотел обмануться…

Тягостное молчание, повисшее в Грановитой палате, прервал сам самозванец. Пересыпая слова плохо скрытыми угрозами, он уговаривал Гермогена не противодействовать ему.

Но чем дольше говорил, тем явственнее становилось, что под сводами Грановитой палаты разносится голос дворового человека бояр Романовых.

Не царские речи вел Отрепьев.

И снова прозвучал глуховатый голос митрополита Гермогена:

– Заклинаю тебя оставить свои планы…

Страшен был гнев, который обрушил самозванец на Гермогена. Приказано было сослать митрополита назад в Казань, снять с него святительский сан и заточить в монастыре.

Однако Господь не попустил исполнения этого приказа.

Еще не завершил Гермоген святительского служения. Еще многое предстояло совершить ему…

12 ноября 1605 года в Кракове было совершено обручение и бракосочетание Григория Отрепьева с Мариной Мнишек по римскому обряду. Вместо жениха в Кракове рядом с Мариной стоял посол самозванца – Власьев…

2 мая 1606 года в сопровождении двух тысяч поляков и литовцев Марина прибыла в Москву.

Короновали Марину Мнишек в Успенском соборе.

Патриарх Игнатий возложил на Марину бармы, диадему и корону. По окончании коронования патриарх совершал литургию и после Херувимской песни возложил на Марину золотую Мономахову цепь и причастил ее Христовых Тайн по православному обряду.

«Мы несомненно уверены, что как ты желаешь иметь себе детей от этой избранной женщины, – писал в письме к Лжедимитрию папа римский, – рожденной и воспитанной в благочестивом католическом семействе, так вместе желаешь привести народы Московского царства, к свету католической истины, к святой Римской Церкви, матери всех прочих Церквей. Ибо народы необходимо должны подражать своим государям и вождям»…

Все было рассчитано у новых хозяев романовского холопа, и сразу после свадьбы Марина начала понуждать Отрепьева, чтобы он исполнил обещание, данное римскому папе.

И Отрепьев решился.

«Пора мне, – сказал он 16 мая князю Константину Вишневецкому, – промышлять о своем деле, чтобы государство свое утвердить и веру Костела Римского распространить.