Крестовые походы. Под сенью креста - Александр Доманин Страница 24

Безусловно, норманнский князь ни минуты не думал о соблюдении клятвы верности. Время еще покажет, кто останется на коне, а пока расчетливый ум норманна уже прикинул все выгоды хороших отношений с византийским двором. Ведь кроме многочисленных подарков лично ему, император снабжает необходимыми запасами провианта его войско. И разве в далеком и трудном походе будут лишними греческие проводники, хорошо знающие местность? Поэтому Боэмунд Тарентский с легким сердцем приносит присягу императору, а его войско незамедлительно переправляется через Босфор.

Перил ли Алексей I своему старинному недругу? Конечно же, нет. Но в данный момент для него было крайне важно связать Боэмунда хотя бы формальной присягой, ведь к Константинополю непрерывно прибы-иали все новые и новые отряды крестоносцев, и пример тарентского князя должен был серьезно облегчить переговоры с ними. И до поры до времени это действи-гельно помогало; но, когда в Константинополь прибыл самый богатый и важный из католических князей — Раймунд Тулузский, — нашла коса на камень.

Богатейший феодал Европы уперся не хуже своего предшественника Готфрида Бульонского. При этом он пыдвигал те же доводы, что и лотарингский герцог: '■питой долг паломничества, освобождение Иерусалима си1 неверных и т. п. Однако его неприятие главного требования византийского престола было все же не только и не столько сугубо религиозным делом. Раймунд Тулузский, уже при отправлении в поход, объя-вил своим ближайшим родственникам, что на родину он, по всей видимости, не вернется. Вторым стремлением этого крупнейшего феодала, не уступавшим для него ПО значимости объявленному духовному подвигу, было желание стать в Святой Земле суверенным государем, обладание королевским титулом стало для Раймунда, по существу, навязчивой идеей, ведь это было един-• гиенное, чем он не обладал. И этот граф, по словам современника., «благочестивый, как монах, и жадный, кпк норманн», категорически отверг притязания кон-паптинопольского базилевса. Это был для него даже не иопрос совести.

Для Алексея Комнина упрямство тулузского графа было неприятной неожиданностью, но теперь уже делим отнюдь не смертельным — ведь большая часть крестоносного войска к тому времени была переправлена в Азию. Однако дальновидный император хорошо понимал, что клятва Раймунда, претендующего на руководство всем крестовым походом, является вещью Очень важной, в первую очередь, в моральном плане.

Потеряв надежду переубедить провансальца путем переговоров и обещаний, Комнин вновь, как и в случае с Готфридом, принял самые жесткие меры. Однажды его гвардейцы атаковали беспечно расположившихся под стенами столицы крестоносцев Раймунда и вынудили тех отступить и запереться в укрепленном лагере. Казалось бы, очутившись, по сути, в безвыходном положении, граф вынужден будет пойти на уступки. Но не тут-то было. Раймунд вообще закусил удила, отказался от встреч с базилевсом и стал требовать мести за проявленное вероломство.

В конце концов, помощь Алексею пришла с совершенно неожиданной стороны. Против упрямого Раймунда резко выступил Боэмунд Тарентский. Трудно сказать, шел ли этот демарш норманнского князя от чистого сердца или же находился в общем русле его нарочитой провизантийской политики. Однако, как опытный полководец, Боэмунд понимал, что несговорчивость тулузского графа ухудшает положение самих же крестоносцев. Заканчивалась весна, а воинство все еще стояло на берегах Пропонтиды*. Тарентский князь пообещал государю ромеев, что употребит все свое влияние в среде крестоносных вождей и заставит неподатливого графа уступить.

Но история эта имела совершенно неожиданное продолжение, в котором с блеском проявила себя пресловутая византийская хитрость. Когда Раймунд узнал о действиях норманна, он буквально впал в неистовство. Граф Сен-Жилль не без основания подозревал Боэмун-да в таких же, как и у него самого, великодержавных амбициях, и поступок тарентского князя заставил его пойти на личную встречу с императором. Раймунд начал разговор в резких тонах. Он нападал на Боэмунда, обвинял его в предательстве, заклинал Алексея I не верить лживому норманну. Но Комнин мягко прервал излияния провансальца, а затем, удалив из комнаты всех свидетелей, в разговоре тет-а-тет признался графу, что с самого начала не доверяет Боэмунду — своему извечному, хитрому и коварному врагу. Он-де, император, на стороне таких прямых и честных вождей, как Готфрид и Раймунд, настоящих христианских ры-и,|рой. Потрясенный Раймунд Тулузский слушал Алек-сои, как не слушают и оракула. Ненависть к общему ii|>;iry сближает, и тулузский граф тут же пообещал, ЧТО даст клятву императору, но не о полном подчинеиии, а лишь в том, что не предпримет ничего против жизни византийского монарха и его чести. Поскольку содержание этого обещания, с помощью хитроумных византийских законоведов, можно было весьма и весьма расширить, Алексей Комнин согласился и на такую усеченную присягу.

Итак, византийская дипломатия, в конце концов, вышла победительницей в этих состязаниях упрямства, хитрости и жадности. За исключением очень немногих, все рыцари-крестоносцы присягнули императору. Одним из этих немногих оказался племянник Боэмунда, Танкред, впоследствии прославившийся в походе. Этот итальянец по отцу, норманн по матери, алчностью не уступал своему дяде, да и самому Раймунду Тулузско-му. Чтобы избежать присяги на верность базилевсу, он переоделся в крестьянское платье и с несколькими друзьями-норманнами тайком перебрался на азиатский берег Босфора. Впрочем, особых дивидендов эта хитрость ему не принесла, поскольку сам он являлся вассалом Боэмунда, который такую клятву дал.

Добившись от крестоносных вождей необходимой ему клятвы, Алексей Комнин решил, что для закрепления его победы присяга должна быть повторена всеми мало-мальски значимыми руководителями похода в торжественной обстановке императорского дворца. Церемония проходила в тронном зале, сам император восседал на троне, а рыцари, один за другим, преклонив колено и держа руку на Евангелии, клялись, что признают его верховным сюзереном всех земель, которые они отвоюют у неверных. Здесь произошел забавный эпизод, который хорошо показывает колорит той эпохи. Один французский граф (вероятнее всего, это был граф Роберт Парижский), особенно уязвленный унизительностью присяги (по византийскому обычаю, крестоносцев обязали целовать колено императора), совершил абсолютно бестактную выходку. Воспользовавшись тем, что император встал с тронного кресла, парижский граф тут же сел на его место. Греческие вельможи подняли его и сделали соответствующее внушение, которое поддержали даже крестоносцы, шокированные фортелем француза. В ответ Роберт Парижский произнес фразу, ставшую эталоном высокомерия, тупости и невежества латинских вождей. — «Кто этот неуч, — спросил он, — который сидит в то время, когда такие знаменитые графы и герцоги стоят перед ним?» Инцидент в конце концов замяли, Алексей даже предостерег парижского выскочку от слишком вызывающих действий на поле боя, посоветовав ему не высовываться вперед. Впрочем, предостережение императора прошло у чванливого графа мимо ушей: он был убит в первом же сражении с турками, о чем с удовольствием сообщает Анна Комнина.

После принятия присяги ничто более не удерживало крестоносцев от начала похода. Но прежде чем они двинулись в свой тысячемильный путь, состоялось последнее действо на не слишком гостеприимной для «Христовых рыцарей» земле Византии — смотр великого крестоносного воинства.