Навуходоносор II - Даниель Арно Страница 24

Навуходоносор утверждал, что был непосредственно сотворен богами. Однажды он выразился точнее: Мардук «зачал существо <мое> в лоне матернем». Этот мотив на Ближнем Востоке был достаточно расхожим. В надписях вавилонского царя он трактуется очень сдержанно: Навуходоносор явно не придавал ему большого значения — с него хватало именоваться «сыном Набопаласара», было вполне достаточно человеческой генеалогии.

Царь говорит о своей «ревностности» к богам, их «почитании», о «страхе богов» (богобоязненности), о своей любви к благочестивым подвигам. Он утверждает даже, что «обратил суждения людей к должному почитанию богов великих». Всё это — не что иное, как традиционные формулы, к тому же их неоригинальность в большой мере предопределялась официальным религиозным статусом монарха. Когда царь говорил о себе, что «был паломником в храмах Набу и Мардука», это отнюдь не значило, что он в самом деле принимал участие в конкретном религиозном обряде. Вавилонские цари, подобно всем прочим мирянам, всегда стояли в стороне от храмовых ритуалов. В помещение, где обитал бог, имели право входить только жрецы.

Все вавилоняне были политеистами — в том смысле, что поклонялись многим божествам. Но эти боги принадлежали к разным мирам. Прежде всего существовали боги — покровители города, обитавшие в главном храме; такое божество было, так сказать, соотечественником, но в то же время оставалось достаточно далеким. Кроме того, вавилонянин почитал попечителя своей ремесленной гильдии; наконец, родители давали ему покровителя, когда нарекали имя. Впрочем, невзирая на их решение, каждый человек, достигнув совершеннолетия, мог свободно выбрать бога или богиню специально для себя; отныне это божество помогало ему во всех жизненных превратностях. Такой покровитель избирался каждым, кто имел возможность выбора; его имя упоминалось на личной печати человека наряду с именем отца и ремеслом. Это предпочтение всегда было личным делом каждого человека; за ним стояли мотивы или чувства, которых мы не знаем. В этом отношении вавилонянин не был связан ничем: даже жрец одного божества мог поручить себя милостивому попечению другого.

Навуходоносор вел себя точно так же, как любой из его подданных. Личным богом он избрал не Набу, в честь которого был назван, а солнечного бога города Сиппара. Он объявил себя его «слугой». Это непритязательное на первый взгляд слово означало в Вавилонии личные, а не установленные ритуалом отношения между человеком и богом (или богиней).

Бог-солнце долго оставался второстепенной фигурой пантеона. Правда, он пекся о нравственности всех, кто попадал в поле его зрения на протяжении его дневного пути; но он мог вызывать и неприязнь, поскольку ассоциировался со слепящим светом и палящей жарой Нижней Месопотамии. Его сравнивали со львом, ибо он «пожирал», как хищник. Однако во второй половине II тысячелетия популярность этого бога заметно возросла. Дело в том, что с этого момента и до конца тысячелетия вошло в обычай задумываться о добре и зле. Все ощутили потребность в божестве, отделяющем добрых от злых и хранящем добрых. Бог-солнце, справедливейший из богов, превосходно подходил для этой роли. Так и для Навуходоносора главной задачей было установить в своем государстве правосудие; среди его титулов встречалось и определение «пекущийся о правых приговорах».

Бог-солнце был главным и при обращениях к оракулу — он направлял действия прорицателя. Иными словами, к его совету прибегали перед всяким важным решением. Он (об этом упоминает Навуходоносор) «всегда несомненно отвечал утвердительно» на вопросы своего царственного почитателя. Таким образом, именно он в конечном счете направлял действия царя. Эта его функция была очень важна для монарха, который без божественного соизволения ничего не строил и не перестраивал. Бог даже побуждал его к этому: если верить его «слуге», именно он «велел восстановить стольные города богов и богинь».

Тон официальных надписей чаще всего был чопорным. Но когда речь заходила о боге-солнце, в них звучала искренняя страсть, непосредственное и глубокое религиозное чувство. Надо сказать, что этот порыв относился не к солнечному божеству вообще, но именно к тому представителю пантеона, который «жил в Сиппаре», в храме под названием «Блистательный дом» ^[25]. Навуходоносор велел восстановить храм того же бога и под тем же названием и в Ларсе; но контраст между сообщениями об этих двух событиях бросается в глаза: рассказ о северном городе одушевлен, о южном — сух. В Ларсе Навуходоносор представлен как «царь Вавилона»; в Сиппаре этого титула нет, как будто он действовал, так сказать, в качестве приватного благотворителя; в таком случае дело совершалось по благочестию частного лица, а не было актом монарха, исполнявшего государственные обязанности. По крайней мере именно такое впечатление хотел создать строитель храма.

Личный бог для каждого, естественно, был заступником за своего адепта перед теми божествами, к которым он не смел обращаться прямо. Образным выражением этого посредничества была сцена, часто вырезавшаяся на печатях: стоящее божество держит за руку своего робкого почитателя, подводя его к великому богу, сидящему во славе на престоле. Так и божественный Судия был ходатаем за Навуходоносора. С его помощью царь решился в начале своего царствования, когда завоевание империи еще не было закончено, просить у Мардука покровительства своим войскам. Навуходоносор был вполне уверен в попечении своего бога и с удовольствием подтверждал, что получал от него всё, о чем просил: «Вздымал ли я руки <к нему>, вздымание рук моих он принимал и молитвы мои исполнял».

У Мардука, если можно так выразиться, была небыстрая карьера. Как ни трудились его жрецы в Вавилоне, чтобы его признали одним из величайших богов, их усилия растянулись на пятьсот лет, и при всём своем упорстве они добились не очень большого успеха, что было поводом для огорчений и зависти. Здесь нужно пересказать эту историю в основных чертах, иначе будут непонятны причины кризиса, сдерживаемого при Навуходоносоре и разразившегося в правление одного из его преемников, Набонида.

В конце III тысячелетия (о более ранних временах мы ничего не знаем) Мардук являлся сельским богом; его символом был инструмент садоводов — мотыга. Храм его находился в селе Памбали. Происхождение этого названия неизвестно, как и этимология других названий вавилонских городов. С течением времени его стали объяснять по созвучию: Памбали стало называться Баб-Или, «врата богов», по-нашему — Вавилон.

В то же время этого деревенского бога стали считать изгоняющим злых духов, но он оставался фигурой местного калибра. Между тем поклонники Мардука упорно приписывали своему покровителю непререкаемый авторитет в этой области; так он был признан сыном (а значит, учеником) «господина земли» ^[26], а этот бог пользовался огромной популярностью в качестве покровителя магических искусств. С тех пор «отец» льстиво уверял, что его «сын» знает не меньше его самого, что ему нечему было учить Мардука; во всяком случае, такие скромные уверения приписывались ему в гимнах. Город, где жил Мардук, стал столицей независимого княжества в XIX веке, затем Хаммурапи объединил вокруг него всю страну. Но даже это мало послужило на пользу вавилонскому богу: его сияние по-прежнему не распространялось за пределы его местопребывания. Впрочем, Хаммурапи и не проявлял особого преклонения перед ним. Тем не менее по такому случаю Мардука ввели в круг великих богов, однако иерархия вавилонского пантеона не изменилась.