Русский фактор. Вторая мировая война в Югославии. 1941-1945 - Алексей Тимофеев Страница 24

Среди эмигрантов были группы, которые находились в списке особо опасных врагов рейха. Прежде всего это были эмигранты еврейского происхождения, пострадавшие вместе с еврейской диаспорой Югославии. Уже 16 апреля 1941 г. в Белграде появились развешанные немцами плакаты с сообщениями о том, что под страхом смертной казни все еврейские жители Белграда должны собраться 19 апреля перед зданием городской полиции. Дальнейшей судьбой этих несчастных были страдания и смерть в лагере Баница, в пригороде Белграда. По завершению этой операции гестапо перешло к поиску «скрытых евреев», в том числе в рядах российской эмиграции ^[211]. Судьба тех, кого подозревали в еврейском происхождении, была различна. Более богатые и ловкие находили способ спастись. Например, Г.И. Флекснер занимался скупкой золота и драгоценностей у эмигрантов, а также держал ювелирную лавочку, на открытие которой в двадцатые годы получил ссуду от местной еврейской общины. Ситуация, таким образом, выглядела фатально, но вскоре в его досье в гестапо появилась справка о том, что он страдает от ряда смертельных, неизлечимых и хронических болезней, ввиду чего преследование было временно приостановлено. Вскоре следователь СД подшил к делу и справку «Бюро по делам русской эмиграции» об абсолютно арийском происхождении ювелира. И, в конце концов, Г.И. Флекснер предьявил немецким следователям документ, свидетельствующий о том, что он является гражданином нейтрального государства — Швеции. Проверивших документ и убедившихся в его аутентичности следователей гестапо просто потряс последний факт, т. к. они никак не могли понять, как этот ловкий россиянин, не покидавший Белграда, смог так быстро получить шведский паспорт ^[212]. К сожалению, такая ловкость и финансовые возможности были, скорее, исключением в рядах российской эмиграции еврейского происхождения. Куда ближе трагическому правилу была судьба Самуила Ровинского, работавшего до начала Второй мировой войны врачом в г. Лазаревац неподалеку от Белграда. Еще до войны он женился на сербской медицинской сестре, с которой работал, и, таким образом, полностью интегрировался в жизнь этого сербского местечка. У своих пациентов Ровинский пользовался заслуженным авторитетом не только как образованный специалист (он с отличием окончил Харьковский университет), но и как просто добрый человек, который лечил бедных пациентов бесплатно. После его ареста в 1941 г. более ста сербов, его знакомых, соседей и пациентов, написали прошение на имя министра внутренних дел Сербии, чтобы последний убедил генерала Недича обратиться с личной просьбой к гестапо о его освобождении. В результате Ровинского отпустили на свободу, но вскоре немцы передумали и вновь приняли решение его арестовать. Доктор Ровинский попытался скрыться, и тогда люди, подписавшие петицию об его освобождении, были арестованы в качестве заложников. Несчастный доктор вернулся домой, простился с семьей и повесился на пороге собственного дома ^[213].

Нацистское правосудие проявило интерес и к судьбе масонов в Сербии ^[214], среди которых были и русские эмигранты. Гестапо задерживало и допрашивало каждого эмигранта, склонного к переоценке своих взглядов на большевистский режим в Москве или проявившего хоть какой-то интерес к деятельности советского посольства ^[215]. Тех, кто посещал посольство СССР без политической мотивации (например, лиц, желавших получить адрес своих родственников в СССР, и тех, кто интересовался технической и естественно-научной литературой на русском языке), обычно задерживали и тщательно проверяли в гестапо ^[216]. После детальной и скрупулезной проверки, которая сопровождалась оказанием физического давления на задержанных, эти лица выпускались на свободу, но оставались под наблюдением как подозрительные. Перед выходом из тюрьмы их принуждали подписать письменное обязательство не разглашать никому не только подробности задержания, но и сам его факт. В случае, если задержанный состоял в браке, ему (ей) было разрешено поделиться своими переживаниями с супругой (супругом), которые также были обязаны дать расписку о неразглашении ^[217].

После прихода немцев любой откровенный разговор, даже с ближайшими друзьями, мог привести к аресту и лагерному заключению ^[218]. В частных беседах некоторые «свободоумные» эмигранты, с ненавистью относившиеся к оккупантам, делали ошибку, зеркально противоположную по отношению к убеждениям крайне правых эмигрантов, сочувствовавших нацистам. Эти «свободоумные» считали, «…что в России больше нет коммунизма, что там живут лишь славяне и патриоты, которые борются за славянскую идею и единство всех славян» ^[219]. Подозрение гестапо могли вызвать и обычные регулярные встречи одних и тех же людей, собиравшихся просто пообщаться, выпить вина и поиграть в карты ^[220]. Эмигранты, уставшие от циркуляции самых невероятных слухов и стремившиеся получить информацию, отличную от геббельсовской пропаганды, которую тиражировали оккупационные СМИ, пытались выудить крупицы истины из пропагандистских радиопередач из Лондона и Москвы (точнее, Тифлиса, откуда вещала радиостанция «Свободная Югославия). Ответом на эти попытки стал приказ германского оккупационного командования от 27 мая 1941 г. о запрещении прослушивания любых радиостанций, кроме немецких, под угрозой тюремного заключения или даже расстрела. Ответственность за контролем по выполнению этого приказа была возложена на сербскую Специальную полицию и на органы СД в Белграде ^[221]. Несмотря на все эти строгости, некоторые русские эмигранты умудрялись организовывать даже групповое прослушивание запрещенных «голосов» и пересказывали услышанное соседям и коллегам по работе ^[222].