Династия Романовых - Валентина Скляренко Страница 24

Бегство наследника – случай в российской истории поистине беспрецедентный. Как пишет Ф. Гримберг, «прежде Романовы ни с чем подобным не сталкивались. Петр единолично представлял в Европе Россию и династию». Теперь же на международной арене у него появился соперник в лице собственного сына, который, чтобы заручиться поддержкой в Европе, отправился туда с жалобами на отца. По словам исследовательницы, «он жаловался на дурное обращение в Москве с его покойной супругой и на то, что он сам и дети его ущемлены в правах, а ему даже грозит гибель…». Интересно, что при этом «защитник старины», судя по его маршруту, искал помощи в самом сердце католической Европы – в Вене, Риме и Неаполе.

Поступок сына стал тяжелым ударом для царя. «Можно вообразить себе тревогу и даже отчаяние Петра, – пишет Ф. Гримберг. – С “внутренним выступлением” справиться было не так трудно. Но то, что сын пытался потеснить его с внешнеполитической арены, подорвать его репутацию, – вот это было для Петра очень и очень серьезно и опасно». Только благодаря многомесячной закулисной дипломатии, проведенной по его указанию Петром Толстым и Александром Румянцевым, Алексея, находившегося в бегах около полутора лет, в феврале 1718 года удалось вернуть в Россию. Именно тут и развернулись полные драматизма и загадочности события, которые составили так называемое дело царевича.

Сразу же по прибытии в Москву Алексей, видимо, понял, что его игра в наследники русского престола полностью проиграна. Теперь он желал бы сделаться «частным лицом» и жениться на своей возлюбленной Ефросинье. По крайней мере, в последнем письме к ней царевич выражал надежду на то, что его «от всего уволят, что нам жить с тобою, будет бог позволит, в деревне и ни до чего нам дела не будет». После первой встречи с отцом эта надежда еще больше окрепла. Тот пообещал сыну прощение при условии безоговорочного отказа от претензий на трон, а также полного признания своей вины и выдачи тех, кто посоветовал ему бежать за границу. Так появляется «дело царевича Алексея», которое вел сам Петр.

На первом же допросе в страхе за свою жизнь царевич, чтобы выгородить себя, выдал отцу множество сообщников, которые тотчас были арестованы и допрошены «с пристрастием», т. е. под пытками. По результатам «сыска» многие из них были казнены, в том числе главный советчик царевича Кикин, Большой-Афанасьев, сопровождавший его за границу, дьяк Воронов и люди из «группировки» Евдокии Лопухиной – Степан Глебов, расстриженный епископ Досифей, Пустынский, Журавский и другие. Однако, как указывает Ф. Гримберг, «эта расправа с политическими противниками не приняла характер “всеобщего сыска”», поскольку «никаких “народных выступлений” в поддержку Алексея Петровича и его сторонников не произошло…». Сам царевич подписал 3 февраля отречение от престола, после чего был обнародован официальный манифест о лишении его права наследовать престол. В нем наследником был объявлен сын Екатерины – трехлетний Петр.

Опального царевича перевезли из Москвы в Санкт-Петербург и посадили под домашний арест. Радуясь, что остался жив, он просил царя только об одном: позволить ему жениться на Ефросинье, которую в апреле 1718 года после разрешения от бремени также доставили в Петербург. Однако ее показания на допросе Петру неожиданно дали делу новый ход. Перепуганная женщина рассказала о новом заговоре, который якобы готовил против царя Алексей. В связи с этим бегство царевича выглядело уже не как безобидный поступок сына, покинувшего страну ради того, чтобы избавиться от монастырского заточения, а как измена, а этого Петр не прощал никому, даже родному сыну. Кроме того, он понял, что среди его ближайших советчиков и «бородачей» из духовенства столько недовольных, что наказать их всех будет крайне затруднительно. И тогда Петр нашел поистине иезуитский ход: он направил письма духовным иерархам и светским чинам с просьбой вершить суд над царевичем, а судьями назначил вельмож, являвшихся главными подозреваемыми в заговоре. Лучшего решения проблемы трудно было найти. В результате каждый из судей, пытаясь оправдаться перед царем, перекладывал всю вину на других, а все вместе – на Алексея, отводя ему роль «жертвенного барашка».

14 июня 1718 года, на следующий день после объявления о суде над царевичем, он был заключен в Петропавловскую крепость, где на допросах неоднократно подвергался пыткам. Об одном из таких истязаний упоминает в своей книге «2000 лет. День за днем» Сергей Мерцалов: «Однажды крестьянин графа Мусина-Пушкина Андрей Рубцов видел, как Алексея завели в какой-то сарай, откуда потом раздавались крики и стоны. Рубцова, который рассказал это двум своим односельчанам, сослали на каторгу, а его собеседники были казнены за дерзкие рассуждения об этом событии. Неудивительно, что вскоре Алексей признается в том, что замышлял против царя заговор и собирался убить отца для того, чтобы самому занять российский престол. Это признание развязало следствию руки, и дело завертелось».

Следствие велось недолго, и уже 24 июня судьи в количестве 120 (!) человек вынесли царевичу смертный приговор. О том, что происходило в последующие дни вплоть до его смерти 26 июня, историки пишут по-разному. Одни, в их числе профессор Н. И. Павленко, считают, что приговор царевичу не был приведен в исполнение и что «через два дня он умер, видимо, вследствие пережитых нравственных и физических испытаний». Другие, в частности С. Мерцалов, указывают на факты, якобы свидетельствующие о том, что Алексей был казнен: «В день казни, в восьмом часу утра, в крепость приехал царь с девятью ближайшими сановниками. Опять пытки, опять требование признать, что признался не под пытками. Все это происходило после того, как смертный приговор был уже вынесен. Пытка продолжалась три часа. Царевича казнили в шесть пополудни». Еще об одной версии смерти Алексея, ссылаясь на дореволюционный источник, упоминает Ф. И. Гримберг: «В 1905 году в августовской книжке “Русской старины” было опубликовано сообщенное А. А. Карасевым письмо Александра Румянцева к Дмитрию Ивановичу Титову. Это письмо содержит подробное описание убийства царевича, тайно осуществленного по тайному же приказу царя Румянцевым, Толстым, Бутурлиным и Ушаковым. Имеется ли оригинал этого послания и где он хранится, мне неизвестно…»

Но и без того загадок в деле несчастного царевича предостаточно. На одну из них через месяц после его смерти намекает сам Петр, который в письме из Ревеля писал Екатерине, «что покойник нечто открыл (расскажу), когда бог изволит вас видеть; я здесь услышал такую диковинку про него, что чуть не пуще всего, что явно явилось». На основе этого загадочного высказывания Петра Н. И. Павленко делает следующее предположение: «Не подразумевались ли под “диковинкой” полученные царем сведения о том, что Алексей предпринимал шаги к тому, чтобы из Неаполя бежать в Швецию и добывать престол при помощи войск Карла XII? Догадка на этот счет подтверждается донесением барона Герца, руководителя шведской делегации на Аландском конгрессе, в котором он сетовал на то, что с отдачей Алексея в руки Толстого и Румянцева упущена возможность получить выгодные условия мира».

Не выясненными остаются и многие вопросы, связанные с доносом на царевича его возлюбленной Ефросиньи. Что заставило ее свидетельствовать против него: страх за свою жизнь или другие мотивы? Неясно и происхождение этой женщины: есть сведения, что крепостная Вяземского была финкой. Неизвестна дальнейшая судьба как самой Ефросиньи, так и рожденного ею от Алексея ребенка: родился ли он мертвым, умер ли после рождения или… был при рождении убит?