Фальшивомонетчики третьего рейха. Операция "Бернхард" - Вильгельм Хеттль Страница 24

«На заместителя рейхспротектора Богемии и Моравии обергруппенфюрера СС Райнхарда Гейдриха неизвестными злоумышленниками 27 мая в Праге произведено нападение. Обергруппенфюрер СС Гейдрих был при этом ранен, но жизнь его вне опасности. За поимку преступников назначено вознаграждение в размере 10 миллионов крон».

В конце мая 1942 года я находился в Южной Сербии, направляясь в небольшой населенный пункт, название которого сейчас уже забыл, где находилась моя часть. Ехал я на автомашине «Хамбер», доставшейся нам в качестве военного трофея в Дюнкерке. Приезд мой был отмечен торжественно. Во-первых, я проехал из Белграда с мужеством человека, не представлявшего себе всей опасности, через партизанский район (никто не удосужился предупредить меня, что положение в стране с момента моего последнего пребывания здесь резко для нас ухудшилось). В связи с этим мне стали понятны замечания о «профессиональном мужестве», когда я разобрался в обстановке. Во-вторых, одному из присутствовавших пришла в голову мысль, что как раз на этот день приходился праздник моего святого. Так что причина для выпивки была вполне достаточной.

Поздним вечером командир батальона вышел на связь с Берлином. Возвратившись к нам, он сообщил, что днем тому назад на Гейдриха в Праге совершено покушение. Подробности пока неизвестны. Первой мыслью, что пришла мне в голову, было, что это дело рук Науйокса. Несколько недель тому назад он сказал мне, что собирается навестить Гейдриха в Праге и открыто заявить тому, что, если он не прекратит преследовать его даже на фронте, одному из них места под солнцем уже не останется. Когда же я услышал, что покушение совершили чехи, обученные для этого британской секретной службой, я еще более утвердился в своем предположении, так как Науйокс наверняка организует все дело так, что на него не падет даже тень подозрения. Только значительно позже из разговора с самим Науйоксом мне стало ясно, что мое предположение было ложным, но не необоснованным, поскольку Науйокс в то время был решительно настроен покончить с существовавшими между ним и Гейдрихом отношениями.

Смерть Гейдриха я воспринял с удовлетворением, считая, что судьба распорядилась правильно и справедливо. Гейдриха я знал как аморального человека, олицетворение зла, действия которого, на каком посту он бы ни находился, вызывали тяжелые последствия. Появилась надежда, что наша секретная служба попадет, наконец, в руки человека, который будет знать разницу между разрешенным и неразрешенным, позволительным и непозволительным. При этом я думал о Бесте ^[39], являвшемся заместителем Гейдриха, который, как мне казалось, обладал всеми этими качествами и вполне соответствовал этой тяжелой и довольно ответственной должности.

После смерти Гейдриха дело о моем наказании было прекращено и дамоклов меч, висевший над моей головой, снят. Прекратились и постоянные допросы, которые велись, несмотря на мое нахождение во фронтовой части. Допросы эти не имели никакого смысла, поскольку офицеры, ведшие их, не имели даже представления о сути вопроса. Ввести их в курс дела я по многим причинам не мог. С одной стороны, кое о чем я не имел права говорить, а с другой, для них, вымуштрованных в определенном плане, мои связи с Ватиканом были самой настоящей государственной изменой.

Но вот однажды меня разыскал офицер, заявивший, что послан Шелленбергом, чтобы спросить меня, готов ли я возвратиться в VI управление. Решение было принято мною довольно быстро. Я не испытывал никакой тоски по этому учреждению, где пережил много забот и неприятностей, но и быть солдатом у меня не было большого желания. К тому же меня ужасала борьба с партизанами, ведшаяся жестоко и подчас бесчеловечно. Однако я не показал этому посланцу, что готов тут же принять предложение Шелленберга. В противном случае я не смог бы предъявить свои требования, что обязательно намеревался сделать. Прежде всего, я потребовал, чтобы меня откомандировали надлежащим образом из войсковой части в VI управление. Смысл этого требования заключался в том, что я тем самым в случае чего подпадал бы под юрисдикцию нормального военного суда, уйдя от суда эсэсовского. Затем я поставил условие разрешить мне заниматься теми же вопросами, которые я решал, находясь в венском филиале, и в концепцию которых вмешивался неуклюже и не всегда продуманно центр, когда я находился в Берлине. И, наконец, исходя из положения, что лучшим видом обороны является наступление, я потребовал, чтобы мне был подчинен ватиканский реферат. Этим я преследовал цель противопоставления тому обвинению, которое мне было в свое время предъявлено. Вместе с тем я рассчитывал и в будущем предпринять шаги для подключения ватиканских кругов к решению вопроса о заключении сепаратного мирного договора.

С таким моим ответом курьер возвратился к Шелленбергу в Берлин. Прошло некоторое время, и у меня стали появляться мысли, что планы мои, по всей видимости, обречены на провал. Однако вскоре мне пришло письмо от Шелленберга, в котором он писал, что лично не возражает против моих условий, но осуществить мое восстановление в желаемой форме чрезвычайно трудно. Все руководители, управлений РСХА, в особенности шеф гестапо ^[40] Мюллер ^[41], против меня, и преодолеть их сопротивление не так-то просто.

Эти его слова не особенно-то меня и удивили: Шелленберг никогда не отличался способностью что-либо «протолкнуть», особенно если это не касалось его лично. Тем не менее он договорился с моим командиром дивизии, чтобы меня отпустили на несколько дней в Берлин для «важной беседы». Хотя я и не ожидал многого от предстоявших переговоров, от невиданного рождественского отпуска 1942 года, естественно, не отказался. В Берлине Шелленберг встретил меня вопросом: