Долгоруковы. Высшая российская знать - Сара Блейк Страница 24

В конце ноября 1920 года на рейде Константинополя появились десятки кораблей с Андреевскими флагами. Флотилия производила странное впечатление. Здесь были и большие пароходы, и военные суда, и совсем маленькие баржи. Все они еле держались на плаву – так много на них было людей. Людей, измученных войной, бесславным поражением, голодом и неопределенностью будущего. Среди них был и князь Павел Дмитриевич Долгоруков, один из идеологов Белого движения. Через несколько дней английские и французские военные власти – именно они контролировали город – разрешили гражданским беженцам и раненым сойти на берег. Всем воинским частям было предписано отправляться дальше на Галлиполийский полуостров. Павел Долгоруков военным не был, поэтому поселился в Константинополе, но душой он был вместе с армией и при каждой возможности отправлялся в расположение войск.

Чтобы попасть из Черного моря в Средиземное нужно миновать Босфор, Мраморное море и войти в пролив Дарданеллы. Северный европейский берег этого пролива и есть длинный узкий Галлиполийский полуостров, так что с этой стороны – Европа, а там уже Азия. Когда генерал Кутепов, командир русского корпуса, увидел долину, поросшую кустами роз, где ему предстояло разместить войска Белой армии, бежавшей с Кавказа и из Крыма, он спросил французского офицера, который его сопровождал: «Это все?». «Все», – ответил француз. Накануне холодной и дождливой здешней зимы 25-тысячная армия вместе с семьями, еще 300 детей-сирот оказались без крыши над головой, без еды и без одежды, без денег. В первую ночь на пронизывающем ветру никто не спал – только на следующий день французы-союзники привезли палатки. Лишь благодаря железной дисциплине, через месяц наладилась более-менее сносная жизнь. Французы поставляли продовольствие, но щедростью не отличались. В день на человека приходилось 500 граммов хлеба, 300 граммов мясных консервов, 7 граммов чая и 20 граммов сахара.

Павел Долгоруков оказался в том же положении, что и галлиполийская армия. У него не было ни денег, ни крыши над головой. Но князь старался не обращать на это никакого внимания. У него была цель – борьба с большевиками. Именно поэтому он инспектировал галлиполийский корпус, смотрел, насколько армия боеспособна. Писал командующему Врангелю, что женщины и дети зимой живут в развалинах домов, что в лагере началась цинга, что больные в госпитале лежат прямо на полу, а медикаментов не хватает. Во многом благодаря этим докладам положение стало выправляться. Русские отремонтировали местный водопровод, насадили огороды, вообще, создали привычную гарнизонную жизнь с ее парадами, караулами, воровством, любовными интригами, ссорами, рождением детей и полковыми кладбищами. Вскоре корпус и вовсе восстановил боевую мощь, и стал готовиться к возвращению на родину с оружием в руках.

Здесь Кутепов проводил парады. Сюда приезжал Врангель. Вот на этой земле стояли палатки, в которых не смолкали споры, что же делать? Прорываться с боями через Болгарию и Румынию к Одессе или ждать отправки в Сибирь на помощь Колчаку? А может быть, махнуть на все рукой и вернуться к мирной жизни в Советской России? К тому же вести с родины поступали неутешительные: Колчак теперь терпит одно поражение за другим, Красная армия оказалась непобедимой. И французы осознали всю опасность того, что на берегу стратегически важного пролива стоит огромная, никому неподконтрольная армия, и предъявили русским ультиматум: «Либо возвращаться в Россию, либо переезжать в Бразилию, где эмигрантам готовы были предоставить рабочие места на местных плантациях. Либо искать себе занятие в Турции». В качестве занятия предлагалась служба во французском иностранном легионе. Все три варианта означали развал армии. Врангелю с трудом удалось уговорить бывших союзников выпустить галлиполийский корпус в православные Сербию и Болгарию. После года пребывания на негостеприимной турецкой земле войска, сохранив достоинство, в боевом порядке погрузились на пароходы и отправились к последнему месту своего базирования.

Павел Долгоруков тоже покинул Константинополь и направился вместе с армией в Сербию. А потом переехал в Париж. Без дела князь сидеть не мог. Осознавая, что налаженные и постоянные связи политической эмиграции со своими сторонниками в СССР отсутствуют, и желая создать такие связи, а также желая показать молодому поколению эмигрантов пример «труда, подвига и жертвенности» и, наконец, своим появлением «там», желая «разбудить» находящихся под большевистским террором людей для работы по спасению родины, в 1924 году перешел советско-польскую границу; был задержан, но не опознан и выслан в Польшу.

Впрочем, князь Павел не бросил своих попыток. Он пытался вернуться на родину – во второй раз перешел через границу СССР и Румынии 7 июня 1926 года. Причем, на уговоры всех посвященных в его планы лиц отказаться от этой трудной и опасной во всех отношениях затеи, он, уже старик, тучный и страдающий отдышкой, отвечал: «Тот, кто посылает людей на смерть, должен и сам показать пример, когда его туда зовут идти, тем более, что я одинок, стар, надо показать пример молодым».

В этот раз его предприятие увенчалось успехом, и Павел Дмитриевич прибыл в СССР. Он провел в стране более месяца (основное время – в Харькове), много раз (согласно записке, которую сумел передать за границу перед самым своим арестом) был, вопреки предпринятым мерам к изменению внешности, узнан бывшими знакомыми. Был поражен (в той же записке) «запуганностью» советских граждан – те же лица, которые в 1918 году самоотверженно помогали Павлу Дмитриевичу, в 1926 году проявляли крайнее малодушие – захлопывали перед ним двери, просили больше не приходить и т. п.

Был арестован 13 июля 1926 года на пути из Харькова в Москву на железнодорожной станции. Его посадили в Харьковскую тюрьму, где он просидел 11 месяцев в ожидании суда и приговора, причем, считалось, что наказание не может быть строгим за незначительность совершенного преступления (переход советской границы) и учитывая возраст Павла Дмитриевича. Однако он был расстрелян по «постановлению ОГПУ» в числе 20-ти бывших представителей знати Российской империи, находившихся в руках большевиков, «в ответ» на убийство советского полпреда в Польше Войкова.

По свидетельствам не названых источников и по слухам, достигшим эмигрантских кругов, Павел Дмитриевич перед смертью «держался мужественно и ободрял других» приговоренных к расстрелу. Он не потерял своей княжеской стати и оставался верным своим убеждениям. Даже смерть Павел Дмитриевич хотел принять достойно – перед расстрелом потребовал чтобы ему дали умыться, и красноармейцы хотя и исполнили его просьбу, но смеялись над ним, не зная, очевидно, что таков старинный русский обычай: по возможности прийти в могилу чистым.

Бессудное убийство невинных лиц, явившееся, по своей сути, продолжением большевистской политики «красного террора» вызвало многочисленные протесты по всему миру. Но это уже не помогло Павлу Долгорукому, место расстрела и захоронения которого сегодня неизвестны.