Константин Великий. Первый христианский император - Джордж Бейкер Страница 24

По свидетельству Евсевия, епископа Кесарийского, сам Константин часто рассказывал историю о том, при каких обстоятельствах он обратил свой взор к христианству. Это произошло, скорее всего, в Британии, во время его похода из Йорка на юг. Однажды после полудня он увидел на небе гигантский крест. Все, кто был с ним, тоже видели его. По свидетельству Константина, на кресте была надпись – «сим победиши».

Это видение одно из известных в истории – если это действительно было видение. Не исключено, что это было не видение, а объективная реальность. Сам Константин не считал, что откровение снизошло на него одного, и ссылался на свидетельства всех своих спутников, видевших также крест. Лишь одному Константину ведомо, в какой мере можно считать этот знак посланием свыше, символом его удивительной судьбы. Но в то, что император и его воины реально могли видеть нечто подобное, поверить нетрудно ^[24]… Все, кто видел британское небо осенью, не станет возражать против того, что на кресте могли быть видны какие-то знаки, похожие на буквы, складывающиеся в слово, а то и в целую фразу: особенно если допустить, что дело происходило в конце сентября, в ясную холодную погоду. Константин к тому времени получил вести о событиях в Италии, которые обратили его мысли к значению христианской религии и к возможности с ее помощью завоевать мир.

Какие же вести оказали такое влияние на Константина? Это было восстание в Риме и восшествие на престол Максенция.

Все лето, пока Константин перебазировал маневренные войска в Южную Галлию, Галерий бездействовал. У него были на то причины. Положение в Италии было таково, что он не мог нанести удар ни по Константину, ни по своим врагам в Италии, не подвергая себя крайней степени риска. То, что Константин знал о происходящем в Италии и каким-то образом приложил к этому свою руку, вполне вероятно, если не сказать больше. Силой, стоявшей за волнениями в Италии, была христианская церковь.

Чем очевиднее весь ход событий обращался против Галерия, тем явственнее становился христианский характер этого движения: даже если в нем участвовали люди, чьи мотивы были далеки от религиозных, они все равно стремились обрести защиту в лице епископов и объединяли свои цели с целями христиан…

Константин, должно быть, хорошо представлял себе суть происходящего еще до того, как она стала очевидна для всех, и знал, какая сила – по крайней мере, в Италии и Африке – стоит за епископами. Это была сила, с которой должен был считаться любой государственный деятель, если он желает добиться успеха. Чем ближе Константин подходил к Италии, тем отчетливее он понимал это. Нейтралитета в данном случае было недостаточно. Он должен был в этой борьбе принять чью-то сторону.

Все эти соображения подкрепляли то впечатление, которое произвел на Константина знак, увиденный им в небе. Видение давало пищу для толкований и размышлений… Сам Константин утверждал, что в следующую ночь сам Христос явился ему во сне и приказал ему взять христианский символ в качестве своей эмблемы. Наутро Константин повелел изготовить этот герб. Это был знаменитый лабарум – спустя несколько лет он показал его Евсевию. ^[25]

Этот первый лабарум представлял собой ювелирное изделие, а не знамя – хотя позже его изображение стало появляться на военных знаменах… Мы не можем судить, насколько все это было реальностью и насколько – игрой воображения; однако о человеке судят по его делам, и талант, потрясающий мир и меняющийся облик империи, не теряет своей силы из-за того, назовем мы его так или иначе.

27 октября 306 года вести о восстании в Риме и восшествии на престол Максенция повергли мир в изумление. Галерий потерял Италию, Африку и Испанию, то есть оставшуюся часть западной провинции, и она начала независимое существование.

Это событие имело несколько чрезвычайно важных аспектов. Избрание Константина, возможно, было делом случая либо естественным образом оправдывалось тем, что он был сыном прежнего императора. Однако избрание Максенция показало, что здесь задействованы некие политические силы, привлекшие на свою сторону общественное мнение. Еще больший интерес представлял тот способ, каким результат был достигнут. Восстание против Галерия приняло форму легитимистского переворота, бунта «законных» наследников против практики назначения правителей и формального их усыновления, который использовался Диоклетианом и существовал еще со времен Августа.

Однако избрание Максенция отличалось от избрания Константина одним важным моментом – его отец Максимиан был жив. И умирать отнюдь не собирался. Первые смутные известия о волнениях в Италии заставили его покинуть свое уединенное убежище. Он сделал это моментально, словно выпущенная из лука стрела. Поскольку он никогда в действительности не понимал сути всех замечательных деяний своего старого друга Иовия и тем более не понимал, почему тот отрекся от власти, он поспешил заявить, что, очевидно, этот шаг был ошибочным, что они все еще нужны империи, – и стал убеждать Диоклетиана, что долг зовет их вновь заняться делами. Сколь же велики были его обида и разочарование, когда Иовий вежливо ответил, что он по-прежнему намерен наслаждаться тихой и спокойной жизнью. Пригласив посланцев Максимиана прогуляться по его огороду в Салоне, Диоклетиан показал им кочаны капусты.

«Зачем мне, – спросил он, – тратить время на империю, если я могу потратить его и вырастить вот такую капусту?»

Мы не знаем, какова была реакция Максимиана. Скорее всего, он счел Диоклетиана сумасшедшим. Однако Диоклетиану представился случай доказать свою мудрость.

Потерпев неудачу с Диоклетианом, Максимиан обратился к своему сыну Максенцию. Если Италии суждено восстать, то именно он, Максимиан, должен возглавить восстание, поскольку единственной непереносимой вещью для него было остаться в стороне от событий… Максенций не возражал против такой перспективы. Он всегда любил дорогие вещи, а империя была, безусловно, дорогой вещью.

Есть основание предполагать, что Максимиан заготовил убедительное алиби на тот случай, если вдруг события начнут развиваться неблагоприятным для него образом. Однако оно не понадобилось. Он нажал на определенные рычаги, организаторы восстания в Италии встретились с Максенцием. Ими оказались два офицера преторианской гвардии и генерал-квартирмейстер…

Было достигнуто соглашение. Сын и законный наследник их старого августа должен был встать во главе италийского восстания. 27 октября это соглашение было воплощено в жизнь. Рим снова стал резиденцией цезаря.

Конечно, Галерия было в чем упрекнуть. Он, казалось, полагал, что титул августа дает ему право демонстрировать все неизменные качества человеческой натуры. Он прекрасно знал, что граждане Рима недовольны тем, что административным центром империи стал Милан. Французское правительство, пожелай оно покинуть Париж и обосноваться где-нибудь в Лионе и Марселе, или английское правительство, решившее переехать из Вестминстера в Ливерпуль, столкнулись бы с меньшими препятствиями, чем Диоклетиан, когда он сделал Милан новой столицей западной империи. Галерию следовало в такой ситуации проявить, по крайней мере, такт; к несчастью, это качество было одним из тех, которые Галерий никогда не выказывал. Он выбрал именно этот момент, чтобы ввести в действие чрезвычайно жесткую систему налогообложения в Италии. В течение многих веков Рим был освобожден от уплаты налогов. Возможно, по справедливости эту привилегию рано или поздно надо было отменить; однако не стоило рассчитывать на то, что люди, долгое время не платившие налогов, с восторгом примут подобное новшество.