Мой сумасшедший папа - Ирина Андрианова Страница 24

Чуня дружелюбно усадил ее на свои мягкие, короткие бедра, дружелюбно похлопал по плечам:

– У-у, какая ты, у-у, щупленькая девочка… Сейчас массажик сделаем.

Он начал перебирать ее острые позвонки на худой спине, втирать мягко и вдавливать. С каждым разом движения его становились вольнее, назойливее, руки ползли на плечи, с плеч – на груди.

Потом все получилось как-то само собой. Они пошли в Эльзину комнату, и Чуня, не снимая горячей ладони с Эльзиной груди, спрашивал:

– А фазерок-то не нагрянет? Мать, представляешь, фазерок нас застукает? Вот картинка-то Репина «Не ждали»…

– Пу-усть! – тянула пьяная Эльза. – Че-его мне фазерок сде-елает…

То, о чем она иногда думала, будто бы не про себя, а про другую, светлую, наивную девочку, произошло быстро и легко.

Про светлую девочку она думала: вот явится принц, ну не принц, а мужественный, красивый человек, осыплет цветами, задарит подарками, а она – от него, от него по лугу, шелковистой траве эдакой молоденькой лошадкой. А он будет ее догонять, и все ближе, ближе, неумолимо приближаться. А она споткнется и красиво так, картинно упадет в траву, раскинет невинные руки. А он встанет рядом на благородное колено, правой рукой возьмет ее левую руку, положит на свою грудь, на мужественное, любящее сердце, и… Страсть с любовью пополам захватит их. Светлая девочка даст робкое согласие, он, мужественный, достойный, нежно и сильно обнимет ее…

В общем, чепуховину она представляла и думала. Детский сад, вторая группа.

Чуня был не мужественным и не красивым, а лысоватым, мягким, неспортивным, с дряблыми мышцами и потными подмышками. Он не засыпал ее цветами и не одаривал подарками, а напоил добросовестно портвейном, от которого остро, гнусно жгло под ложечкой. И она не убегала по шелковистой траве, а, захмелевшая, плохо владеющая собой, повалилась на давно не стиранное постельное белье, в не прибранную сто лет постель.

Никаких эмоций, только легкая боль вначале и забытье от выпитого вина… Забытье и боль, терпимая, зубная какая-то боль.

Еще Эльза через пьяное свое безразличие слышала, как возится и поскуливает в прихожей бестолковый пес Эдик. Раза два он подбегал к Эльзиной комнате, скреб в дверь лапой, прислушивался, взвизгивал и снова возвращался в прихожую – к незнакомым ему ботинкам, сумкам, старому материному зонту, похожему на трость волшебницы…

Через час Чуня ушел со своим рыжим Эдиком. Эльза лежала в грязной постели и смотрела за окно на мутный серый снег, валящий с вечерних небес. Потом свернулась калачиком и заснула. Равнодушно, тихо и пьяно.

На следующее утро, когда Эльза собиралась в школу с тяжелой головой, мрачными воспоминаниями, Чуня позвонил как ни в чем не бывало:

– Привет, мать! Головка бо-бо?

– Привет, – вяло ответила Эльза. – А твои денежки тю-тю?

– Какие там денежки?! Чирик! Выйдешь сегодня в парк-то? Я «Винстон» раздобыл.

Эльзе было и противно, и легко с ним разговаривать. Противно потому, что Чуня вчера, по сути дела, подло, мелко обманул ее, рассчитанно и ловко воспользовался ее беспомощностью; легко потому, что Чуня – вот такой легкий человек, ни из чего не делал трагедии, все с прибауточкой, подхохатываньем!

– Если очень попросишь, выйду, – буркнула Эльза.

– Очень, очень прошу, хорошая моя! Ты же знаешь, как я к тебе привык за последнее время. Рыбулечка-красотулечка!

Эльза повесила трубку и поплелась в школу. Там царила обычная беготня в тесных коридорах, суета, давно опротивевшие серые уроки. Как назло, ее вызвала к доске физичка, устроила «бемс», поставила «банан». «Почему ты не выполняешь домашнее задание? Чем ты занимаешься вечерами?! Я поговорю с твоим отцом! Перед выпускными экзаменами ходишь в школу лишь для того, чтобы просиживать юбку!»

Физичка ждала Эльзино бурное раскаяние, а та стояла совершенно спокойно, с непроницаемым лицом; партизанка Зоя на допросе – да и только… Какой отец? Какие вечера? Какое дело физичке до ее вечеров? «Банан» так «банан». Не все ли равно?

Еще Эльзе казалось в тот день, что все видят произошедшую в ней перемену и тихо, за спиной, с затаенным жаром обсуждают. Эльза прищуривала глаза, сжимала губы, разворачивала плечи и независимо шагала по школьным коридорам. Вчерашнее – ее личное дело? Слышите, вы, чмошники? Лич-но-е.

На уроках она ничего не слышала, а смотрела в окно и думала, думала: «Прийти в парк? Или не прийти? Прийти или нет?»

Все же в глубине души ей было обидно, что вчерашнее произошло с Чуней. Вот бы это был Чёрт! Отношениями с Чёртом можно было гордиться… Но как далеко все это теперь, детские игры в солдатиков – Чёрт, их команда, которая саморазрушилась, развалилась, их беспощадная погоня за Чёртом. Они все-таки настигли его в городе, в сентябре, как он ни бегал, ни прыгал. Избили элементарно, прическу попортили и разошлись. А потом и не виделись – команда, называется. Так, иногда перезванивались от нечего делать, но это уже было не то. Эльзу больше не тянуло в команду: Чёрта же там не было. Что с ним теперь? Где он? Наверное, ходит по репетиторам; его усиленно натаскивают для поступления в вуз, готовят безбедное будущее, престижное местечко в какой-нибудь непыльной конторе…

Вечером она вышла в парк и тут же наткнулась на Чуню.

– Привет, мать! – радостно заорал он. – Сделаем пару кружочков?

И она покорно поплелась за ним по мартовским хлюпающим дорожкам, куря одну за одной импортные сигареты и слушая безостановочную Чунину болтовню.

Прошел март, половина апреля.

Несколько раз они приходили к Эльзе домой и наскоро, выпив бутылку вина, принесенную добросовестным Чуней, ложились в постель. А в двадцатых числах апреля Эльза почувствовала, что с ней происходит неладное. Ее начало тошнить по утрам, ни с того ни с сего кружилась голова. Она вдруг страшно хотела есть – и ела, как корова, круглые сутки. Не пришли и месячные.

– Слушай, Чунь, – однажды сказала Эльза в вечернем парке. – Я, кажется, залетела.

– Ну ты даешь, мать! Так скоро! Я думал, пронесет! – радостно завопил он. – Не боись, абортарий сделаем, будешь как новая!

Он все воспринимал легко, просто. Ее раздражал и смешил одновременно его беззаботный настрой. Раньше она бы отшила его в два счета, этого лысеющего прилипалу, а сейчас ей совершенно безразлично – с кем ходить, у кого брать бесплатные сигареты, чьи бесконечные дурацкие анекдоты выслушивать. После погони за Чёртом и распада команды сердце ее охватила гложущая тайная хандра: будь что будет, наплевать.

Чуня нашел ей медсестру Свету, работающую в городской гинекологической больнице. Та встретила Эльзу в приемном отделении, скороговоркой сказала:

– Значит, так, ты – моя двоюродная сестра. Если подтвердится беременность, аборт стоит пятьдесят рублей. Чистые носки принесла?

Эльза уныло кивнула, разделась за ширмой. В приемное отделение вбежала замученная, тощая врачиха, приказала: