Северная Русь: история сурового края ХIII-ХVII вв. - Марина Черкасова Страница 24

Среди причин убыли тяглых людей необходимо назвать такой неблагоприятный демографический фактор, как массовая эпидемия чумы в России в 1654–1655 гг., хлебные недороды и рост цен на хлеб начала 1660-х и начала 1670-х гг., неупорядоченное денежное обращение, связанное с медными и серебряными деньгами, и вызванные им сбои во внешней и внутренней торговле, возрастание налогов в связи с напряжённой внешней политикой, усиленные миграции за пределы города в 1650–1670-х гг. После 1678 г. наметился рост населения Вологды. Нами были сопоставлены сведения о численности тяглых людей Вологды в земских по происхождению источниках – имянных сороковых книгах ^[4], в основе которых лежала фиксация посадских людей и бобылей по единицам внутригородского административно-налогового деления – сорокам – за 1686–1688 гг. Обработка их данных выявила на 25 % дворов больше, чем в переписной книге 1678 г. Не исключено, что в земских по происхождению переписях население учитывалось более тщательно, чем в государственных.

По комплексу переписных книг города были установлены четыре вида миграций посадского населения: 1) внутригородские перемещения («живет в чужом дворе» по такой-то причине); 2) уход людей за пределы Вологды в другие города (Москва, Великий Устюг); 3) перемещение крестьян (главным образом торговых) из деревни в город; 4) приход на Вологду выходцев из других городов. О последнем свидетельствуют катойконимы «колмогорцы пришлые люди», «каргополцы», «важане», «устюжане», «тотьмяне бобыли», «псковитин», «костромитин», «чухломец», «нижегородец прихожий человек», «нижегородец посадской человек», «алатырец гулящий человек», «москвитин посадский человек», «уроженец Можайска посадской человек», «тюменец работной человек».

К проблеме миграций примыкает вопрос о демографических связях города и деревни в пределах Вологодского уезда, социально-экономической (конкретно – торговой) обусловленности пребывания деревенских жителей в городе. Помимо торговли, закрепляющим фактором для оседания крестьян в городе были браки в посадской среде. Однако по сравнению с 1646 г. группа торговых крестьян в Вологде в качестве самостоятельных владельцев дворов для торгово-промысловой деятельности к 1678 г. практически исчезает. Объяснение следует видеть в общем закрепостительном курсе правительственной политики в отношении крестьян после Соборного уложения 1649 г. и ограничении крестьянской торговли в городах. Это вытесняло торговых крестьян с посада, затрудняло их предпринимательство, поскольку «торги и промыслы» в сословно-податном отношении напрямую связывались с тяглыми посадскими людьми.

Через демографию заметны и другие социальные изменения. От 1646 к 1678 г. исчезает ещё одна группа населения Вологды – служилые люди по прибору (стрельцы, пушкари, затинщики, воротники). Что же касается светских землевладельцев, то группа служилых людей по отечеству к 1678 г. становится социально более однородной, в ней теперь не различаются «вологодские помещики» и «смоляне» (выходцы из западнорусских уездов, в массовом масштабе переселяемые после смуты в Белозерье и на Вологодчину и испомещаемые там). Кроме того, среди служилых людей – владельцев дворов в городе – к концу XVII в. не существовало более прослойки тюркоязычных «кормовых иноземцев» (татар).

Рост тяглого населения (посадского и бобыльского) города от начала до конца XVII в. составил 86 %. Однако, судя по следующей переписной книге 1711/12 г., он продолжался и в 1690–1700-х гг., поскольку в ней было отмечено на 14 % тяглых живущих дворов больше. Дворовый характер переписи 1711/12 г. не позволяет видеть в ней инструмент более эффективного учёта податного населения, поэтому отмеченную разницу мы относим именно к росту численности посадских людей и бобылей. В 1711/12 г. в Вологде было 14 % пустых дворов, что свидетельствует об отрыве населения со своих мест в результате рекрутских наборов, мобилизаций на строительство Северной столицы, рытьё каналов, продолжающихся миграциях в восточном направлении и пр. Возможно, рост населения ко второму десятилетию XVIII в. был ещё больше, поскольку, как заметил ещё краевед И. Н. Суворов, окладная книга архиерейского дома 1715 г. фиксирует не 1713, а 1983 двора.