Октябрь 1917-го. Русский проект - Вардан Багдасарян Страница 24

В рамках марксистской платформы проводилась дифференциация буржуазного и коммунистического вариантов денационализации. Первому из них соответствовало понятие космополитизм, второму – интернационализм. Большевики апеллировали к грядущему мироустройству без наций. Цель революционной борьбы заключалась, по словам В. В. Маяковского, в том, «чтобы без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитием». Даже разговоры о «дружбе» и «братстве» народов, противоречащие идее о полном исчезновении нации, классифицировались первоначально как проявление мелкобуржуазного национализма.

Характерно, что многие из видных российских революционеров считали себя людьми без какой-то определенной национальной принадлежности. Л. Д. Троцкий, отвечая на вопрос, относит ли он себя к евреям или русским, пояснял свою идентичность таким образом: «Ни тем, ни другим. Я социал – демократ, интернационалист». Не относил себя к еврейской национальности и Л. Б. Каменев. «Я не еврей, я – коммунист», – заявлял Л. З. Мехлис. Сам В. И. Ленин при заполнении паспортных данных записал: «Без национальности» ^[153].

Путь реализации интернационалистской модели виделся в дезавуировании и подрыве идентификационных основ государствообразующего народа. Это обосновывалось как необходимый противовес сложившегося, ввиду численного преобладания русских, фактического неравенства. Открыто и прямолинейно со съездовских трибун (например, выступление Н. И. Бухарина на XII съезде 1923 г.) выдвигалась задача искусственно поставить русский народ в более низкое, в сравнении с другими нациями, положение. Таким способом предполагалось компенсировать перед якобы угнетенными прежде народами великодержавный период русской истории ^[154].

Провозглашался массовый культурный поход против «старой России». Понимаемый таким образом интернационализм приводил на практике к разгулу русофобии. «Обломовщина» являлась, пожалуй, наиболее популярной маркировкой русского национального характера. Письменные распоряжения председателя СНК пестрили выражениями типа «русские дураки» или «полуварвары русские». Да и вообще само употребление слова «русский» вплоть до середины 1930-х гг. имело преимущественно негативный смысл. Один из партийных лидеров, Л. Б. Каменев, с сочувствием цитировал стихи В. С. Печерина: «Как сладостно – отчизну ненавидеть…»

Не следует это представлять так, будто инородцы – евреи прежде всего, придя к власти, обрушились с клеймением на русский народ. Размежевание внутри партии было обусловлено не этнической принадлежностью, а идеологической позицией. Грузин И. В. Сталин возглавлял русофильскую группу. Напротив, этнически русский Николай Бухарин был из партийного руководства особо жесток в характеристиках России и русского народа. Большевистский идеолог клеймил русскую «азиатчину», «кнутобойство», называл Россию «дурацкой страной», сравнивал ее с «широкозадой деревенской бабой» (и это говорил официальный государственный деятель). «Оно, – описывалось Н. И. Бухариным русское прошлое, – в темноте, оно – в мордобое, оно – в пьянстве, оно – в матерщине, оно – в дряблости, неуважении к труду, хулиганстве, оно – в «ладанках» и «иконках», «свечках» и «лампадках», оно – в остатках шовинизма… Оно – в свинском обращении с женщиной, оно – во внутренней разнузданности, в неуменье работать над собой, в остатках обломовщины, интеллигентского самомнения, рабского темпа работы… Нужны были именно большевики, чтобы из аморфной, малосознательной массы в стране, где обломовщина была самой универсальной чертой характера, где господствовала нация Обломовых, сделать ударную бригаду мирового пролетариата!» К созданному писателем Иваном Гончаровым образу ленивого человека Бухарин обращался не единожды, превращая его в персональный символ русского народа. «Русский народ, – заявлял он, – нация Обломовых, нация рабов, с рабским прошлым, народ-растяпа с присущей ему азиатской ленью». Клеймил Бухарин и культурное творчество, обращенное к русской национальной традиции. Под удар бухаринской критики подпала, в частности, есенинская поэзия: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера»: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще… Есенинская поэзия по существу своему есть мужичок, наполовину превратившийся в «ухаря-купца»: в лаковых сапожках, с шелковым шнурком на вышитой рубахе, «ухарь» припадает сегодня к ножке «государыни», завтра лижет икону, послезавтра мажет нос горчицей половому в трактире, а потом «душевно» сокрушается, плачет, готов обнять кобеля и внести вклад в Троице-Сергиевскую лавру «на помин души». Он даже может повеситься на чердаке от внутренней пустоты. «Милая», «знакомая», «истинно русская» картина!»

Реабилитация Н. И. Бухарина в перестроечные годы была сопряжена с созданием образа невинной жертвы сталинских репрессий, представлявшего демократическую альтернативу сталинизму. Вероятно, Бухарин и не участвовал в антисталинском заговоре. Но его идейная позиция была, если называть вещи своими именами, позицией русофоба.

Русофобия охватила в двадцатые годы и новую советскую литературу. Русофобские позиции иллюстрируют, в частности, стихи В. Александровского: