Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897-1905 гг. - Гаральд Граф Страница 24

Немного отдохнув в отпуске, мы начали наш последний учебный год (1903–1904 гг. – Примеч. ред.), так как уже в мае следующего года должны были стать офицерами. Приходилось терпеть за грехи прежних лет еще девять месяцев гнет адмирала Ч., которого, наверное, никогда бы не назначили директором Корпуса, если бы этих грехов не было.

Новый учебный год начался, как мы и ожидали, беспощадным преследованием за плохое учение и поведение. Все получившие дурные баллы за неделю, т. е. при двенадцатибалльной системе четыре и ниже, или замеченные в каких‑либо проступках в субботу, после завтрака, приводились в картинную галерею. Когда фронт выстраивался, дежурный по Корпусу ротный командир докладывал начальнику, и тот обходил проштрафившихся кадет и гардемарин, выслушивал доклады о вине каждого. Далее шло их отчитывание и утверждение или изменение наложенного взыскания, конечно, всегда в сторону увеличения. Эти «парады» действовали на нас больше, чем аресты и сидение без отпуска, и мы их боялись как огня. Впрочем, они не менее неприятны были и ротным командирам, так как им тоже приходилось нередко выслушивать по своему адресу не очень лестные замечания.

Адмирал сильно невзлюбил нашу роту и относился к нам особенно строго. Объяснял он это тем, что мы старшие и до производства осталось всего несколько месяцев, за которые нас надо еще многому научить. Но между нами имелось несколько забубенных головушек, которые никак не могли себя взять в руки и проникнуться сознанием, что с адмиралом шутки плохи. Таким приходилось половину времени проводить под арестом и без отпуска. Двое даже ходили не то что без якорей, а даже без погон, что уже считалось самым тяжелым наказанием и означало лишение гардемаринского звания. Адмирал их предупредил, что пока они не заслужат погон и якорей, до тех пор не будут произведены в мичманы.

Наш ротный командир полковник М. (Мешков. – Примеч. ред.) [50], обладавший, несмотря на огромный рост и могучее телосложение, мягким характером и слабой волей, сильно побаивался адмирала. Впрочем, мало кто из корпусных офицеров не боялся Ч. У нас и разыгрался крупный скандал.

Дежурных офицеров в старшей гардемаринской роте не полагалось, и за ней присматривал офицер соседней младшей гардемаринской роты. Нам оказывалось некоторое доверие, и мы им гордились, но не всегда его оправдывали, и изредка в роте устраивались пирушки и карточная игра. Правда, и то и другое случалось и в других ротах, но под большим риском и оттого реже. Для игры в карты и попоек избирались укромные уголки спален, которые слабо освещались электрическими лампочками под темными колпаками. Чтобы не попасться внезапно в руки начальства, на «махалку» становились по очереди сами участники предприятия. По первой тревоге карты, вино и закуски быстро исчезали, а сами игроки и просто пирующие оказывались в разных концах спальни, под кроватями, или благополучно выбирались в помещение роты и с невинным видом засаживались за книжки. Конечно, бывали случаи, что эти затеи и не так легко сходили с рук, и по оплошности «махальных» начальство внезапно появлялось в спальне. Тогда все вещественные доказательства преступления бросались на месте, и веселящиеся господа спасались «по способностям», а некоторые попадались в руки правосудия. Но, правда, ни картами, ни вином у нас не злоупотребляли, и большинство этим и вовсе не грешили.

Под влиянием всех строгостей, идущих со стороны директора, один из дежурных офицеров младшей гардемаринской роты В., вопреки установившемуся обычаю – старших гардемарин оставлять в покое в их помещении, стал все чаще и чаще к нам наведываться и придирался ко всяким мелким непорядкам, которые прежде всегда терпелись. Это нас все больше обижало, так как в этом усматривали, что В. учел нелюбовь к нам начальника и хочет нас подводить еще больше под его гнев.

Когда однажды В. спустился к нам в роту и стал кому‑то делать замечание, кругом поднялся страшный крик, все повскакали со стульев, обступили его и чуть не вытолкали из помещения роты. Во всяком случае, он, увидя такое возбуждение, счел более благоразумным сделать вид, что ничего особенного не заметил, и ушел к себе. Но в то же время это ему не помешало сейчас же подать пространный рапорт о происшедшем и все представить в достаточно ярком освещении, так что ротному командиру пришлось устроить разбирательство и о происшедшем донести директору. Однако мы категорически заявили, что зачинщиков нет и все одинаково виноваты. Да это и было правильно, так как скандал возник внезапно, без какого‑либо приготовления, под влиянием общего негодования.

Ротный командир доложил обо всем адмиралу, и тот совершенно логично решил: раз виноваты все, пусть вся рота и сидит без отпуска. Такое решение нельзя было не признать справедливым, но нам оно не понравилось. Впрочем, с этим не считались, и в субботу, когда все другие роты ушли в отпуск, старшие гардемарины остались в Корпусе. Это особенно неприятно поразило тех, которые были отличного поведения и учения и никогда без отпуска еще не оставались. Положение к тому же ухудшилось тем, что адмирал прибавил, что мы будем лишены отпуска до тех пор, пока все же виноватые не найдутся. Следовательно, в перспективе предстояло долгое сидение, так как никого выдавать мы не собирались из чувства солидарности.

Сначала все надеялись, что все же вечером нас отпустят по домам, так как лишение отпуска всей роты отражалось на корпусном бюджете, ибо приходилось субботу и воскресенье кормить на сто человек больше обычного. Но на это расчет оказался напрасен, и уже дело шло к обеду, а нас никто и не собирался отпускать. Убедившись, что решение адмирала непреклонно, мы начали волноваться, и нервное настроение начало быстро расти. Многие стали изобретать способы, как бы выйти из создавшегося положения, но, разумеется, отнюдь не ценой выдачи кого‑либо.

Когда ротный командир узнал, что мы проявляем признаки волнения, он пришел в роту и вместо того, чтобы прикрикнуть и припугнуть, принялся успокаивать и упрашивать не делать шума. Эти уговоры подействовали как раз обратно, и мы в них усмотрели слабость начальства и его боязнь нового скандала. Как только он ушел, у нас появился новый задор, и после доброго часа обсуждения «создавшегося положения», долгих криков и спора мы решили просить самого начальника прийти в роту для объяснения.

Передать это приглашение, по нашему мнению, должен был ротный командир. Послали за ним. Как ни старался М. от этой миссии уклониться, но, чтобы успокоить нас, все же должен был согласиться и пошел к директору. Рота так обнаглела, что угрожала в случае, если он не пойдет, сделать это самим. Как и надо было ожидать, адмирал накричал на М. и приказал передать, что если гардемарины не успокоятся, им будет еще хуже. М. это передал нам и посоветовал лечь спать, после чего ушел домой.