Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650-1945 - Карл Деметр Страница 24

Чрезвычайные приказы от 6 февраля 1860 года, кроме тех пунктов, которые касались офицеров ополчения, оставались в силе еще много лет, и вокруг них и вокруг поднятой ими проблемы развернулась отчаянная борьба, которую с одной стороны возглавлял военный кабинет Мантейфеля, а с другой – военное министерство, которым руководил Роон. Поначалу принц-регент склонялся к тому, чтобы принять сторону Роона, активной поддержке которого он был обязан успехом своей реорганизации. Но Мантейфель умело привлек на свою сторону группу боевых генералов, разделявших его точку зрения, и вскоре ему удалось изменить курс принца-регента. Необходимо более детально рассмотреть эту историю, поскольку борьба (с социологической точки зрения это было противостояние либерального и феодального миров) касалась решения вопроса о структуре прусского офицерского корпуса.

Обязательное посещение военных училищ было важно, но еще важнее было одновременное ужесточение требований экзаменов на получение офицерского звания. Это делалось для того, чтобы у молодых людей, не получивших должного образования, не возникало желания являться на эти экзамены. В приказе от 31 октября 1861 года ставилось условие, что кандидаты должны предъявить сертификат о среднем образовании. Более того, кандидаты не допускались к экзаменам, если по немецкому языку они имели отметку «неудовлетворительно», или не было никакой отметки вообще. Последнее требование может вызвать у нас улыбку, но в то время это было настоящее новаторство. Известно, что лишь за одно поколение до того такие знаменитые прусские генералы, как старый Врангель, или маршал Блюхер, или даже сам Шарнхорст не знали с точностью, как пользоваться дательным и винительным падежами. Многое еще оставляло желать лучшего даже во второй половине века, по крайней мере среди старшего поколения офицеров. По этому поводу Ханс Дельбрюк рассказывает интересную историю. В 1879 году его ученик, юный принц, собирался поступить в кадетский корпус, и, когда Дельбрюк обсуждал этот вопрос с главой военного образования, последний, кавалерийский генерал, заверил его, что придает «много значения грамматике», но сам сделал в этой фразе грамматическую ошибку. Приказ от 31 октября 1861 года, возможно, появился слишком поздно, чтобы повлиять на знание генералом грамматики, но у него хватало здравого смысла, чтобы руководствоваться этим приказом при исполнении своих обязанностей – по крайней мере, теоретически.

Приказ сразу же вызвал бурю негодования среди потерпевших неудачу «заинтересованных сторон», а также среди тех, кто по-прежнему был твердо намерен любой ценой сохранить «однородность» (подразумевая под этим «элитарность») прусского офицерского корпуса, пусть даже и за счет умения правильно говорить по-немецки. Политическое соперничество и социальная обида, столь типичные для середины столетия, разгорелись с новой силой и с такой неприкрытой злобой, которая до тех пор не проявлялась. На этот раз, надо заметить, инстинкт не подвел «заинтересованные стороны». Они боялись лишиться своих исторических привилегий, опасаясь, что с введением более высоких образовательных стандартов сыновья банкиров, «составивших себе состояния», займут их места в гвардейском корпусе – личной охране короля. Другими словами, они предвидели, что прусский офицерский корпус станет буржуазным. В главе военного кабинета Мантейфеле, наиболее последовательном и влиятельном защитнике их требований, они видели свою последнюю надежду, и к нему они обратились с воззванием (подписи, увы, утеряны), содержавшим шесть лапидарных вопросов, которое заканчивалось почти угрозой (см. приложение 5).

Следующим шагом Мантейфеля (мы не знаем, был ли он следствием этого имперского воззвания или нет, поскольку нам неизвестна дата его написания) стало обращение к военному министру с длинным меморандумом, имевшее место 25 ноября 1861 года. Ссылаясь на собственный опыт, Мантейфель объяснял, почему он принципиально возражает против нового приказа, хотя в данном случае делал это более сдержанно, чем обычно. Но, честно говоря, весь документ в целом есть не что иное, как грустное, безропотное прощание с рушащейся традицией, в соответствии с которой основу офицерского корпуса составляло старое прусское дворянство. Ужесточение экзаменационных требований уже привело к тому, что мекленбургское дворянство оказалось за бортом, а теперь подошла очередь старой прусской аристократии. Мантейфель не мог больше выносить это буржуазное поклонение книжной премудрости. Он никак не мог понять, что все это – прямое следствие шагов, предпринятых им для повышения образовательного уровня офицеров в 1836 и в 1844 годах, когда Фридрих-Вильгельм IV, чьи взгляды он разделял, счел, что для поддержания социального престижа офицерства необходимо, чтобы офицеры были столь же образованны, как и представители буржуазных профессий. Тогда эти шаги не обязывали ни к чему, кроме пустых слов, и казалось, что основание старого прусского офицерского корпуса несокрушимо. Однако теперь уже было невозможно отделаться от духов, вызванных для умиротворения реформистского пыла 1808 года.

Предупреждения Мантейфеля не могли не произвести должного воздействия на короля. Они «схватили его за темляк», как поступил однажды Бисмарк с императором. Двумя неделями позже, всего через шесть недель после выхода указа, король обратил внимание командиров полков на параграф в приказе своего отца от 6 августа 1808 года, в котором говорилось, что хорошему офицеру необходимы определенные нравственные качества, а также знания и «образованность». Однако Мантейфелю этого было недостаточно. Употребив все свое влияние, он получил гарантию, что ненавистные сертификаты начнут требовать лишь с 1 января 1863 года. 18 апреля 1862 года он послал королю меморандум (приложение 7), в котором иногда допускал весьма откровенные высказывания. В этом послании он говорит, что при отборе кандидатов на сдачу экзамена на звание офицера нужно не только требовать обязательного наличия сертификата об окончании военного училища, но и обращать на служебное рвение и здравомыслие не меньше внимания, чем на глубокое знание технических дисциплин.

Конечно же мы должны помнить, что в период, предшествовавший указу от 8 марта 1883 года, глава военного кабинета формально не был независим от военного министра, ибо был его подчиненным. Это объясняет, почему Мантейфель в своем сопроводительном письме просил фон Роона «не переносить на меморандум предвзятое мнение, которое, увы, сложилось у Вас обо мне, что я выступаю против военных училищ и технического образования, но прочесть все от начала до конца прежде, чем Вы приступите к правке». Снова и снова пытается он заверить, что его цель – всего лишь сделать так, чтобы в течение «следующих нескольких лет» в дополнение к предусмотренной законом образовательной лестнице существовал «другой путь» попадания на офицерские должности. Но он явно противоречит сам себе, добавляя, что даст возможность застраховаться в будущем от существующей тенденции использования унтер-офицеров для заполнения вакансий. Последнее, несомненно, преувеличение, вставленное, вероятно, для того, чтобы произвести впечатление на короля. Это правда, что в Баварии после революционного 1848 года не менее 250 унтер-офицеров было произведено в офицеры, но Пруссия не последовала ее примеру, и такая практика никак не заслуживала звания «существующей тенденции», даже если такое время от времени и случалось. И конечно, фраза Мантейфеля «лишь в течение следующих нескольких лет» была просто попыткой задобрить фон Роона.