Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938-1945 - Вильгельм Кейтель Страница 24

Уже в апреле 1939 г. я все чаще стал объектом для замечаний Гитлера, что польская проблема настоятельно требует решения: какая трагедия, говорил он, что коварный старый маршал Пилсудский – с которым он мог подписать пакт о ненападении – умер так преждевременно; но то же самое могло произойти и с ним, Гитлером, в любое время. Поэтому ему нужно было как можно скорее постараться принять решение этой невыносимой для будущего Германии ситуации, когда Восточная Пруссия территориально отрезана от остального рейха; он больше не мог откладывать это дело или передать его своему преемнику. Теперь вы видите, добавил Гитлер, как здравая политика зависит от жизни одного человека: теперешние правители Польши были совсем не склонны следовать по установленному маршалом пути, как стало совершенно ясно из разговора с польским министром иностранных дел [полковником] Беком. Бек, сказал Гитлер, возлагает надежды на помощь Англии, несмотря на то что нет ни малейших сомнений, что Британия не имеет экономического интереса в этих всецело внутренних делах Германии, у нее не было и жизненно важного политического интереса. Британия уберет свою протянутую к Польше руку, как только она увидит нашу решимость устранить это последствие диктата Версаля, положение, которое, в конце концов, просто невыносимо. Он не хочет войны с Польшей за Данциг или за коридор, но тот, кто хочет мира, должен готовиться к войне: такова основа любой удачной дипломатии.

Пока маховики дипломатии начали раскручиваться в Варшаве, Лондоне и Париже, фюрер все больше укреплялся в своем намерении с Данцигом поставить всех перед fait accompli [18], чтобы не дать никакого повода великим державам выступить от имени Польши, позволяя ей таким образом нападать на нас с оружием. Даже при этих условиях мы, очевидно, были обязаны подготовиться на тот случай, что Польша нападет на нас под этим предлогом.

Таким образом, в мае 1939 г. вышел приказ фюрера – подготовиться к варианту «Белый», вместе с требованием Гитлера быть готовыми самое позднее к 1 сентября прийти в боевую готовность для контратаки на Польшу, если она продемонстрирует непримиримость, и разработать план действий для наших сухопутных и военно-воздушных сил. Как и в случае с Чехословакией, этот приказ подразумевал, что мы должны были избегать какой бы то ни было мобилизации, не использовать положений, разработанных для мобилизации, а также не рассчитывать на состояние боевой готовности, проистекающее из применения мобилизационного плана. Это, в свою очередь, означало, что все должно было быть построено на численном составе армии в мирное время и на возможностях, ограниченных этими пределами.

После того как фюрер передал эти инструкции своему главнокомандующему, сначала устно и лично, а затем более формально, письменно, он по привычке удалился в уединение в свою резиденцию в Бергхоф. Естественно, это очень сильно мешало моей работе в Верховном командовании, поскольку все, что должно было быть отправлено мне, приходило либо с курьером, либо через его военных адъютантов, если только я сам не ездил в Берхтесгаден, что я обычно стремился сделать за один день на самолете.

В отличие от этого у рейхсканцелярии был постоянный дом в Берхтесгадене под управлением рейхсминистра доктора Ламмерса, а у партийной канцелярии – постоянная резиденция в Мюнхене; у Геринга тоже был дом в Бергхофе, а у министра иностранных дел была официальная резиденция в Фушле, около Зальцбурга, которую ему выделил Гитлер. Только у ОКБ, Верховного командования, не было в то время таких условий для своей работы, несмотря на то что с лета 1940 г. я смог добиться для него выделения некоторых площадей частично в помещениях рейхсканцелярии и частично – в казармах в Берхтесгадене. Результатом стало вынужденное физическое отделение ОКБ от действующих нервных центров правительства и отсутствие личного контакта со значимыми людьми, что согласовалось с желанием Гитлера самому принимать все решения и препятствовать любым попыткам объединения.

Таким образом, я практически ничего не знал о наших переговорах с Польшей и с Лондоном и их отношении к вопросу данцигского коридора, за исключением тех случаев, когда Гитлер сам брал инициативу во время наших с ним встреч или когда я приехал к нему и сообщил, как сильно обеспокоена армия и я возможностью военного конфликта с Польшей, в то время как наша программа перевооружения была еще в такой неудовлетворительной фазе. Снова и снова Гитлер заверял меня, что он совершенно не желает войны с Польшей – он никогда не позволит ситуации зайти так далеко, хотя французское вмешательство из-за ее восточных обязательств в действительности было вполне вероятным. Он сделал Франции самые перспективные предложения, сказал он, и даже публично отрекся от своей заинтересованности в Эльзас-Лотарингии; возможно, это было гарантией, которую никакой другой политик, кроме него, не объяснил бы германскому народу; только у него были такие полномочия и права сделать такое предложение.

Несомненно, он заходил слишком далеко, умоляя меня не говорить в военном министерстве о направлении его мыслей, о том, что он боялся, что тогда они приостановят планирование польского плана с серьезностью и интенсивностью, которые были такой важной частью его дипломатической шарады, поскольку «замаскированные» военные приготовления, проводимые в Германии, не могли быть полностью засекречены и остаться незамеченными для поляков, ведь мне казалось, что я знал настроения в военном министерстве и добропорядочность Генерального штаба лучше, чем он, и я не считал себя связанным его просьбами.

Я доверял Гитлеру, и я был под властью силы его словесного убеждения; я полагал, что тут должно быть принято политическое решение, пусть даже не без угрозы военных санкций.

Лето 1939 г. прошло в Генеральном штабе сухопутных войск в лихорадочной деятельности. Строительство Западного вала продолжалось в ускоренном темпе; кроме того, в добавление к строительным фирмам и организации Тодта там были заняты практически вся трудовая армия рейха и несколько армейских дивизий, эти последние две силы были сосредоточены на строительстве земляных укреплений, установке колючей проволоки и окончательной отделки недостроенных бетонных укреплений для обороны Германии.

Естественно, последняя инспекционная поездка Гитлера в августе 1939 г. – я сопровождал его в этой поездке – была организована как с пропагандистскими целями, так и с целью проверить действительный прогресс строительства, о котором его и так постоянно информировали по картам, на которых были обозначены законченные бункеры, строящиеся, а также планируемые. Он изучил эти карты так тщательно, что во время нашей инспекционной поездки он точно знал, что еще было не выполнено и где на местности найти каждое из укреплений. Часто можно было только дивиться его памяти и силе воображения.

Я считал своим долгом на протяжении этого лета не оставлять у Гитлера сомнений, что и Генеральный штаб, и его руководящие генералы разделяли серьезное беспокойство из-за возможности того, что разразится война; и не только из-за того, что война в их памяти оставила слишком страшные воспоминания, но и потому, что они считали нашу армию совершенно неготовой к войне, и они расценивали опасность войны на два фронта как особенно зловещую перспективу, которая решит наши судьбы, если она осуществится. Я полагал, что ему важно знать об этом, несмотря на то что я понимал, что это только еще больше усилит его подозрение к его генералитету.