Митридат - Виктор Поротников Страница 24

Военачальники, находившиеся рядом, все до одного согласились с ним.

Лишь Гергис, неизвестно зачем увязавшийся за войском, опасливо заметил:

— Наши враги могут пропустить нас через горные проходы, чтобы потом закрыть их за нашей спиной и раздавить на равнине конницей.

— Это у них не получится, — возразил Мнаситей. — Если враг отдаст нам проходы, то я ему эти проходы не отдам. Сильный отряд будет стоять в теснинах до тех пор, пока я не возьму Амасию. Так что, друг мой, безопасное отступление я тебе обещаю.

Македонец дружески хлопнул по плечу ехавшего рядом гаушаку. Заметив хмурое лицо Митридата, Мнаситей воскликнул:

— Выше голову, царь! Ты излечишься от страха в первом же сражении. Заодно увидишь, как умеет воевать македонец Мнаситей.

Но Митридата одолевали не страхи, а совсем иная забота. Он понимал, что многие во дворце начинают догадываться об его отнюдь не сыновних чувствах к матери и о той взаимности, какой она ему платит. Прощальная реплика Антиохи убеждала его в этом, как и взгляды некоторых рабынь, имеющих доступ в спальные покои царицы. Евнух Гистан и вовсе видел их страстно целующимися.

Скоро, того и гляди, слух об этом расползется по всей Синопе. Эллины — не персы, им чужд обычай кровосмешения.

«Что будет тогда? — в отчаянии думал Митридат. — Мои подданные начнут презирать меня!»

Всего несколько дней назад такие опасения мало волновали его. Казалось, ночь надежно укрывает нечестивую связь матери и сына. Однако все рано или поздно открывается.

Митридату вдруг захотелось, чтобы этот поход продлился как можно дольше, чтобы в его отсутствие во дворце за повседневными хлопотами и делами опасный слух развеялся, забылся. Он же, возвратившись обратно, станет держать себя в руках и не будет прикасаться к матери как к любовнице.

После долгих размышлений, пока войско двигалось к Амасии, Митридат убедил себя в том, что ему по силам избавиться от порока, пленившего его сердце и разум.

Не встретив сопротивления в горных проходах, царское войско вышло в долину реки Ирис.

Люди во встречных селениях с любопытством разглядывали от ряды воинов, пылившие по дороге в сторону Амасии. Конные разъезды Багофана нигде не встречали ни враждебного воинства, ни стана.

— Похоже, друг Гергис, твой доноситель приврал, — говорил гаушаке Мнаситей, — вокруг все спокойно. Не скрою, я рад этому. А ты?

— Мои соглядатаи не ошибаются, — ответил Гергис, почувствовав в словах македонца злорадную усмешку. Все-таки Мнаситей его недолюбливает!

Наконец взорам открылась Амасия. Это случилось на третий день после прохода войском теснин Париадра.

Город раскинулся на обрывистой скале с крутым спуском к реке. С трех сторон вдоль обрывов он был опоясан стенами и башнями из желтого кирпича. С четвертой стороны — юго-восточной — вздымались две вершины, соединенные пологой седловиной в виде широкого плато. На всем пространстве плато возвышались дворцы и гробницы царей из белого и розового камня.

Через реку были перекинуты два моста: один — из города к предместью, другой — из предместья к окрестностям. У этого моста оканчивалась гора, возвышающаяся над городом.

Равнина, окружающая Амасию, была неширокая. С запада и востока ее запирали белые меловые утесы, ослепительно сверкающие на солнце. Унылые песчаные холмы чередовались здесь с оазисами буйной зелени.

Там, где в реку Ирис впадает река Лик, текущая с Армянского нагорья, долина значительно раздается вширь. Ее плодородная почва кормила великое множество народа, а на предгорных лугах паслись бесчисленные стада скота и табуны лошадей. Недаром эта долина называлась Хилиокомон, что означало «равнина с тысячей селений». Ворота Амасии были открыты.

Оставив большую часть войска у стен города, Мнаситей вступил в Амасию во главе трех тысяч греческих наемников и сорока всадников Гергиса.

Митридат, проехав верхом по каменному мосту, миновав двойную арку ворот, стиснутых мощными башнями, вместе со свитой Мнаситея оказался в кольце городских стен, заслонявших весь внешний мир.

После просторной и светлой Синопы странными и необычными показались Митридату дома с плоскими крышами в два и три этажа. На узких улочках города впору было разъехаться лишь двум всадникам, повозки по ним не ездили. Взор всюду натыкался на желтые глухие заборы, на стены домов без окон. Всюду каменная кладка и белая пыль под копытами коня.

Деревьев почти не было. Лишь кое-где над унылым однообразием плоских кровель возвышался красавец-платан или шелестел листвой высокий тополь в каком-нибудь дворе.

Единственная широкая улица вела от ворот к рынку и дальше через линию еще одних стен к вознесенному над городом плато.

Повсюду было безлюдно. Это настораживало, и греческие гоплиты держали оружие наготове.

Мнаситей, заняв стражей ворота, ведущие в Верхний город, разместил свой отряд в пустующих казармах гарнизона.

Македонец недоумевал, видя тут и там следы поспешного бегства. Смотритель царских дворцов поведал ему:

— Пронесся слух, что царица послала войско, чтобы утопить Амасию в крови. Вот и бежали все кто мог. Что тут творилось два дня тому назад!

— Кто поведал о войске царицы? — спросил Мнаситей.

— Сузамитра. Он несколько дней стоял тут со своим отрядом.

— Куда он ушел?

— В горы ушел, куда и все.

— Почему гарнизон не сражался с Сузамитрой, ведь эти воины присягали царице Лаодике?

— Сузамитра объявил, что он скоро станет царем Понта, подкупил военачальников.

— Что же он не сражался со мной, а предпочел бежать? Смотритель пожал плечами: он не знал.

— А ты почему остался?

— У меня больная жена, я не мог ее бросить. К тому же я не поверил Сузамитре, будто. Лаодика казнила своего старшего сына.

— И правильно сделал, — сказал Мнаситей и указал на Митридата. — Вот он — сын Лаодики.

— И царь Понта, — весомым голосом добавил Гергис. Взглянув на Митридата, смотритель почтительно поклонился.

* * *

Мнаситей, его свита и телохранители заняли дверец Фарнака, деда Митридата.

Митридат не мог усидеть в отведенных ему покоях и принялся бродить по огромным чертогам, с немым восхищением созерцая колоссальные колонны из цельных стволов могучих кедров, на которых покоились тяжелые балки перекрытий. Он подолгу рассматривал большие статуи крылатых быков, отполированные до зеркального блеска полы из синего лазурита. Ничего греческого, всюду царил персидский стиль.

На плитах из красноватого песчаника, которым были облицованы стены одного из залов, искусным резцом были вырезаны боевые сцены и травля диких животных. Там же можно было увидеть торжественные шествия знати в длинных персидских кафтанах.