Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов Страница 24

IV

Грязные успели соскучиться и обрадовались, когда Малюта переступил через порог.

— Поскакали к Марфутке! — закричал тезка Григорий Грязной. — Татарочка там такая появилась — пальчики оближешь! Марфутка божится: дешево отдам. Юница! Вон Васька не даст соврать. Лет всего ничего!

— Ты где гулял? — подозрительно спросил старший Грязной. — Не задумал ли чего?

Малюта промолчал и лишь отрицательно замотал головой. Никуда, мол, не поеду с вами.

— Ну не желаешь к Марфутке — дернем к Василисе. Там бабы тоже медом мазаны, — предложил тезка. — Ты чего такой квелый?

Малюта опять не ответил. Он досадовал, что Грязные своим появлением и попыткой соблазнить замутили душу, не дали предаться сладостным мечтаниям о грядущей женитьбе.

— Валите к дьяволу, — сказал им грубо Малюта. — Что в вас, бес вселился? Вчерась только куролесили. Скольких перемяли?

— О, праведником стал! — обронил старший Грязной. — Не к добру. Царь праведников не любит.

— Ты-то откель знаешь, что государь любит, а чего не любит? Давно тебя плеткой, что ли, не охаживал? — недобро спросил Малюта.

— Давно! — расхохотался Григорий. — Васютке все мало. Он на рожон лезет. Однако везет паскуднику. Сегодня государь только на крыльцо взошел — Васька тут как тут, в ноги ему и шепчет: измена, пресветлый государь, измена! «Пошел прочь, собака!» — велел ему государь и посохом по башке. А у Васьки лоб железный и рыло скоморошье, он за сапог государя хвать и шепчет ему, а что — никому не ведомо. Любой страшится приблизиться. Наврал чего-то с три короба…

— Сволочь ты, братан! Не врал я.

— Ну это еще розыск покажет: брехал ты или не брехал. Государь с пальца перстень снял и Ваське бросил. И золотой дублон велел дать. Вот Васька и загарцевал. Бочку браги выдул, и ему мало. А государь на боярина Мстиславского замахнулся, князя Курбского в плечо пихнул, Басманову ногу отдавил и закрылся в спальне с попом и Адашевым. О чем они там шушукаются, никто ничего не знает.

— Ну и чего ты наплел государю? — спросил Малюта, который из ряда вон выбивался помаленьку — по шажку, а не как Грязной — вприпрыжку.

V

Не было у него в характере той лихости, как у Грязного, не смешил он государя на пирах, песен не пел и сказок не сказывал. Правда, Грязной, невзирая на скоморошьи заслуги, тоже внизу где-то болтался, и государь его редко одаривал. А тут перстень и золотой дублон!

— Ну, что ты наплел государю? — повторил спрос Малюта.

— Видит Бог, правду. Все правда. До последней капельки, — перекрестился старший Грязной. — Против Глинских умыслили.

— Что? Первый раз? — усмехнулся Малюта. — Не первый. На Пожаре каждый соглядатай тебе всех бояр перечислит. Ты докажи! А морочить царю голову любой горазд.

— Докажи! — ответил мрачно Василий Грязной. — На то и тайна. Однако подговор есть. Подьячий Халупка сам слышал, как раб Скопина-Шуйского, упившись в немецком трактире, похвалялся, что Глинским, особливо Юрию, скоро конец.

— А ты-то как вызнал?

— Еще перед тем, как огнь Божий на Москву обрушился. Весной.

— Чего ж язык прикусил? Али про государеву службу запамятовал?

— Подьячего достать не мог. Ушел он куда-то из города. А теперь я его взял за уды. Теперь не сбежит.

— Ну и куда ты его дел?

— В подклеть посадил и крепкую стражу приставил. Сегодня гульну, а утречком и отведу в Тайницкую. Погулять хочется. Ежели изменники пересилят — хоть на плахе будет что помянуть. Татарочка молоденькая, грудки что у козочки.

— Не поеду я с тобой, Васька. И слушать твоих подлых речей не желаю. Дурья ты башка! Скачи к Басманову да откройся ему. Иначе несдобровать. Да Халупку отдай в Тайницкую. А он к бабам намылился. Дурья башка! Срубят ее, и не жалко будет.

Грязной приуныл. Он привык считаться с Малютой. Льнул к нему, внутренне признавая превосходство. Слова приятеля напугали. Мало ли что царь сейчас замыслит? Может, его с собаками по всей Москве ищут.

— Айда к Басманову, — сказал старший Грязной брату. — А то и впрямь срубят башку.

И Грязные помчались к Алексею Даниловичу, по глупости потеряв столько времени и теперь мучаясь неизвестностью. А Малюта остался дома, кликнул стрелецкую вдовицу и велел принести съестного. Насытившись, прилег и стал думать. Не стоит путаться в историю, затеянную Грязным. Государь не очень-то склонен к Васятке. То и дело плетью по спине вытягивает или ругательски ругает за неудачно подброшенное словцо, похабную байку или скучную сказку. Государь в людях разбирается. Потом Малюта начал припоминать лицо Прасковьи и ее плотную стать. Да так себя разогрел, что уж не знал, куда деваться. Открыл окно и посмотрел на звезды. Звезды смотрели вниз — на него. Ничего не желая и как-то машинально он позвал конюха и приказал седлать. И через несколько минут при свете зажженного факела поскакал в Чертолье к Марфутке, домик которой, довольно поместительный, располагался в глубине густого сада. Тут Малюта и с завязанными глазами дорогу найдет.

Факел затушили, и отправился он с конюхом почти ощупью. Возле домика тишина. Сквозь слюдяные оконца не пробивается ни лучика. Однако Малюта знал, что это всего только видимость. Там, внутри, в большой светелке, примыкающей к забору, и песни гудят, и с бабьем возятся, и медовуху хлещут, и пиво мартовское — свеженькое, и черт-те что вытворяют, и даже блевать ползут через боковую дверку в специально отведенное место. Хорошо гуляли в Москве! У кого, конечно, в кармане не вошь на аркане. И кто за себя не боится — вооружен и для других опасен. Малюта принадлежал к последним. Он тихонько постучал в оконце условным стуком. Два — врастяжку и два меленько, и ему быстренько открыли.

Марфутка в ноги поклонилась и запричитала:

— Ой, боярин, как долго ты не бывал. Вся я по тебе иссохла. Спасибо, вспомнил. Ой, что я для тебя припасла! Доволен будешь. Останешься у нас навсегда. Ей-богу!

— Ну что ты припасла? — хмуро спросил Малюта, подозревая обман.

— Литовскую княжну.

— Ее ты себе оставь, старая сука! Татарку приведешь — жить оставлю. Мне про нее Грязной донес. Где она? — И Малюта шагнул в боковую светелку для особо желанных гостей.

Там при слабом свете свечи сидело тоненькое полуобнаженное существо с грудками что у козочки. Малюта фукнул на огонек и своей огромной лапой схватил татарочку за торчащие нежные выпуклости, но не причинил ей боли, и даже неожиданно для себя, уняв мужскую ярость, стал гладить и ласкать, будто ребенка, а не бабу, которую сейчас опрокинет навзничь.