Княгиня - Петер Пранге Страница 24

Любящий, кто пытается поймать былую красоту,

обречен вкусить горький плод —

ему достанутся лишь засохшие листья.

— Что сие означает? — полюбопытствовала Кларисса.

— Сочинено папой Урбаном, — усмехнулся Бернини. — Чтобы не отпугнуть благочестивую публику. По словам одного из кардиналов, он ни за что не поставил бы нечто подобное у себя в доме — из боязни, что такая красавица, да еще нагая, определенно лишит его покоя.

Скульптор снова ухмыльнулся! Что за бесцеремонность! Если он рассчитывает таким образом запугать ее, то глубоко заблуждается!

— А могла я уже видеть где-нибудь лицо Аполлона? — спросила Кларисса. — Уж очень оно напоминает того, что стоит в ватиканском дворце Бельведер.

— Конечно же, это он и есть! — воскликнул явно польщенный Бернини. — Я скопировал его! К чему пытаться улучшать совершенное? А вы не замечаете различий между ними? Если в Бельведере лицо Аполлона дышит покоем и безмятежностью, то здесь мы видим лицо обессиленного погоней за любимой! И обратите внимание, как он изумлен! Изумляться есть чему — нимфа, погоня за которой вытянула из несчастного все силы, вдруг у него на глазах превращается в лавровое дерево, чтобы не достаться ему. Бедняга Аполлон! Женщины иногда так бессердечны!

— Какая странная история, — заключила Кларисса. — И это тоже скрывал мрамор?

— Да, поначалу, — кивнул мастер, и глаза его восторженно заблестели. — А идея в том, чтобы запечатлеть то краткое мгновение, когда решается все: что одержит верх — их добродетель или же их страсть. Если у меня есть идея, то я просто беру в руки долото, и лишний камень отлетает. Иногда его бывает ужасно много, но я лишен права на неверный удар. Да, идея, — повторил Лоренцо, — внезапное озарение, именно оно и есть ключ ко всему!

Показывая Клариссе скульптуру за скульптурой, Бернини пояснял, почему та или иная женщина изображена именно так, а не иначе и какая идея его вдохновляла при создании данной работы. Незаметно мысли Клариссы переключились на Франческо Кастелли и на то, как он рассказывал о своей работе. Какие же они все-таки разные! Оба художники, люди искусства, но живут в разных мирах. Кастелли воплотил волю Божью в куполе собора Святого Петра, переведя ее на язык архитектуры, такой же серьезный и возвышенный, как и сама небесная вечность. А здесь, в скульптурах, принадлежавших резцу Бернини, ключом било вполне земное жизнелюбие и стремление человека к счастью, все в них казалось простым, легким, доступным и беззаботным, будто искусство — великая игра, и ничего более.

— Искусство, — сказал Лоренцо Бернини, словно угадав мысли Клариссы, — вымысел, позволяющий нам вернее оценить действительность. Оно — единственная серьезная вещь на этом свете. Вот потому-то искусство не должно изъясняться на серьезном языке.

И снова Кларисса, не выдержав, рассмеялась. Только теперь девушка поняла, что смеется, наверное, впервые за последние месяцы. В чем же дело? Она уже готова была сожалеть о предстоящем отъезде из Рима. Может, именно потому у нее душа не на месте?

Они вернулись к женскому бюсту, с которого и начинали осмотр произведений Бернини. Кларисса достала из рукава платочек, собираясь отереть залитое вином мраморное лицо.

Встретившись взглядом с изваянной женщиной, она невольно содрогнулась.

— Что это с вами? Вы застыли, прямо как Дафна перед Аполлоном!

Только сейчас Кларисса поняла, отчего это лицо так смутило ее. В глазах женщины она прочла тот же непокой, который переживала сама, ту же неизъяснимую и неотступную жажду, настоятельную потребность абстрактного действия, не направленного никуда и одновременно направленного на все сразу. Именно оно отпечатлелось на лице из белого отполированного мрамора. Насколько же глубоко сумел проникнуть в женскую душу творец скульптуры!.. Клариссу обуревало желание задать Бернини вопрос, и она, сознавая, что этого не следует делать, все же спросила:

— Кто служил прототипом этой скульптуры?

— Жена одного моего помощника. А почему вы спросили? Кларисса не ответила. Она была взволнована настолько, что не могла говорить. Ей вдруг страстно захотелось оказаться на месте той, с которой ваяли этот мраморный бюст, но желание это тут же сменилось страхом.

Не говоря ни слова, Кларисса повернулась и оставила маэстро в одиночестве.

Когда она вечером вернулась в палаццо Памфили, ее ожидал Уильям с письмом в руке.

— Спешная депеша, — с многозначительным видом произнес наставник — Из Англии.

Кларисса взглянула на адрес отправителя: письмо было подписано рукой лорда Маккинни, ее будущего супруга. Торопливо разорвав конверт, девушка стала читать. Дочитав послание, она недоуменно подняла брови и снова вернулась к началу.

«…король Карл принял решение править без парламента. Никто сейчас не в состоянии сказать, как и чем это обернется. Участь вашей и моей семьи под вопросом. Нам грозит оказаться в изгнании, без средств к существованию. Будучи католичкой, вы считаетесь внутренним врагом, как, впрочем, и я, пресвитерианин. Умоляю вас оставаться в Риме до выяснения обстановки…»

Кларисса отказывалась верить тому, что сейчас прочла. Перед ней возник слуга с огромной корзиной фруктов.

— Только что доставили. Вместе с приглашением кавальере Бернини.