Путеводитель потерянных. Документальный роман - Елена Григорьевна Макарова Страница 24

— У вас есть дети? — спросил меня доктор Шпрингер.

— Да, мальчик и девочка.

— Вы покупаете им пластилин?

— Да.

— Вот и я своей дочке, когда она была маленькой, покупал пластилин.

Я опешила. Когда с тобой говорят на чужом языке, иногда не понимаешь, что именно не понимаешь.

— Но она уже давно не лепит. Скоро ей исполнится восемнадцать. Я завел ее с чешской медсестрой, которая младше меня на целых двадцать два года. Я никогда никого не любил так, как эту девочку. А она холодна ко мне. Осуждает. За то, что я не ушел от Элишки к ее маме. Дело даже не только в том, что она незаконнорожденная, а в том, что вынуждена скрывать имя отца. В Румбурке меня все знают.

— А что Элишка?

— Она не знает. Она бы этого не перенесла. Пришлось мне устроить их в ГДР, это рядом, по ту сторону границы, дочка заканчивает престижную школу, а ее мать работает в госпитале… Все-таки жизнь — штука непонятная, наверное, после смерти ее можно было бы как-то осмыслить, подбить баланс…

Машина въехала в какой-то город, проехала по булыжной мостовой и остановилась.

— Автобус подан, — улыбнулся мне доктор Шпрингер, — бегите!

Я влетела в автобус, и он тотчас тронулся с места.

Брошюра

В автобусе было темно, но можно было включить лампочку в изголовье. На ту пору редкостный сервис. Чтение подслеповатого самиздата — мне достался в подарок плохо пропечатанный экземпляр — заняло всю дорогу до Праги.

«В каждом большом казарменном блоке на несколько тысяч заключенных был главврач, ему подчинялся весь медперсонал. В свою очередь все, вкупе с санитарной командой по уборке трупов и работниками центральной аптеки, подчинялись начальнику отдела здравоохранения.

Организация больницы была задачей нелегкой: ни коек, ни мебели, ни столов для осмотра и операций. В багаже новоприбывших были медицинские принадлежности и лекарства — болеутоляющие порошки, таблетки против сердечных, кожных и других заболеваний. Они стали нашим основным резервом…»

Про это Эрих рассказывал.

«…В апреле 1942 года мы открыли хирургическое отделение и отделение внутренних болезней. Затем были открыты и другие отделения. Более тысячи коек стояли вплотную друг к другу… Плотность населения в гетто в то время была примерно раз в 50 выше, чем в довоенном Берлине. …При высоком проценте стариков число больных неумолимо росло, в то время как число здоровых сокращалось…

Мы сражались со смертью до последнего. Вдобавок к центральной больнице открыли вспомогательные клиники, детскую больницу, изолятор для неизлечимых больных и дом престарелых. Мест катастрофически не хватало…

… Двести сорок душевнобольных евреев, выдворенных из психбольниц, были присланы в гетто и полностью изолированы. Ухаживать за ними было непросто — многие не понимали, где они и что с ними происходит; бывали ужасные сцены и вспышки насилия. Приказом лагерной комендатуры их скопом отправили в Польшу.

…То же самое случилось с тысячью слепых…

Осенью 1943 года пришел приказ погрузить в три эшелона всех, кто прежде имел освобождение по болезни. Лишь в исключительных случаях кого-то удавалось спасти. Помню пациента, которого я накануне прооперировал по поводу язвы желудка; кроме того, у него еще был туберкулез. Мы сказали начальству, что он не переживет переезда, его оставили, и он благополучно дожил в Терезине до конца войны.

…В невыносимых условиях больным делали переливание крови, донорами часто становились врачи и медсестры, хотя сами были истощены до предела.

Не следует забывать, что в самом Терезине умерло 34 261 человек. В периоды страшных эпидемий с оперативной скоростью организовывались изоляторы…

Когда количество туберкулезных больных стало катастрофически расти, мы устроили специальные палаты на свежем воздухе. Но перед приездом комиссии Красного Креста все туберкулезные больные вместе с лечащими врачами были депортированы в Освенцим. Такая у нас была работа. Бороться за жизнь, не щадя сил, чтобы потом ее отобрали с дьявольской легкостью…»

То, что рассказывал доктор Шпрингер, по сути не отличалось от того, что он писал в 1950 году.

Съемка

Вскоре я вернулась в Румбурк с оператором по фамилии Фишер. Он согласился возить меня на машине «по старичкам», но с одним условием — не рассиживаться, работать компактно, оплата почасовая плюс бензин.

Элишка была больна и вышла к нам лишь на десять минут, но в кадре осталась.

Эрих («Зовите меня Эрих!») рассказал на камеру обо всех подарках от благодарных пациентов, включая керамические вазы и деревянные футбольные кубки, мы сняли рисунки Фляйшмана ^[9], Кина и Спира — в первый раз я их не заметила, — сняли лошадку и Пьеро, поговорили о медицине в Терезине — понятно, звучали все те же истории — и откланялись.

— И это все? — опешил доктор Шпрингер.

— На сегодня, — сказала я. — Оператор спешит.

— Тогда примите подарок, — сказал доктор Шпрингер и вложил мне в руки тряпичного Пьеро.

— Эрих, я не могу это взять.

— Делайте что хотите, но он ваш.

Тряпичная кукла

Пьеро поселился в Химках в прозрачной коробке из-под каких-то заграничных конфет. Уходя из дома, я оборачивала его в домотканую кукольную рубашечку, и он путешествовал на моей спине во внутреннем кармане рюкзака. Мы слетали с ним в Америку, где я показывала его всем, с кем встречалась. Естественно, разговор заходил и о докторе Шпрингере. Не все, кто пережил Терезин, вспоминали его добрым словом. Говорили, что он был груб, подчас жесток, брал взятки, пресмыкался перед начальством, оперировал нацистов. Что тут скажешь? Пьеро отомстил мне за молчание и исчез в нью-йоркском аэропорту при досмотре рюкзака. Был — и сплыл. Пропал навсегда. Как теперь смотреть в глаза доктору Шпрингеру?

* * *

Летом 1993 года я набралась отваги и поехала в Румбурк. Дверь открыла незнакомая женщина, в руке у нее был шприц, иглой вверх.