Одесская сага. Нэцах - Юлия Артюхович (Верба) Страница 24

Но явившийся на разборку Митрич, несмотря на свою генетическую ненависть к уркам, быстро нашел общий язык с паханом, и оба порешили пропавшие деньги и товар списать на убытки. Об авансовой поставке товара от Бориса пахан благоразумно промолчал. Но согласился, что новые поставки пойдут с наценкой 10 %, и в свою очередь предложил с помощью лепилы, который был классным химиком с ярко выраженным криминальным талантом, попробовать к морфину добавить героин, а анашу хорошо чистить — обрабатывать и большей частью в гашиш переводить. Но и отходы обработки не выбрасывать, прессовать и передавать с оказией ему.

— Офицеры мне хорошие деньги платят, их тут всех на морфине держат, да не все с него слезть могут, кто от боли, кто от слабости характера, так что на травку у меня ныне тоже хороший спрос, — аргументировал он свою позицию.

Про пропавшего Бориса даже никто не вспомнил. Нет человека — нет проблемы, этот лозунг всем намертво вбил в голову Генералиссимус Иосиф Виссарионович.

День Победы

Девятого мая Гордеева сползла с галереи во двор со стаканом в руке.

— Налейте! — приказала она. — Хочу выпить за победу!

Она поднесла стакан к глазам, потом залпом махнула свои сто грамм и снова протянула руку:

— Еще! Теперь за Питера моего!

Под орехом зависла тишина.

— Царствие небесное, — выдохнула Ася.

— Шоб ты подавилась, дура! — гаркнула Фердинандовна. — Мой сын живой! Нет доказательств! Нет тела! А вы уже все похоронили, да, невестушка? Утешилась? — повернулась она к Женьке.

Та скрипнула зубами, задрала голову и зашлась кашлем, затолкав в рот платок. Откашлявшись, она наклонилась через стол к свекрови и громко медленно выдала:

— Мадам Гордеева, стесняюсь спросить, а что ж ты у меня пенсию на погибшего кормильца берешь? А?

— А с тебя не убудет! И квартира моя тебе останется. Так что считай, задешево берешь! Нилка, — крикнула Гордеева, — доця моя, это твое приданое! Я на тебя завещание напишу.

Нилка смотрела со второго этажа галереи и улыбалась:

— Баб Лёля! Мне не надо! Я тебя так люблю!

Женя махнула стопку и буркнула себе под нос:

— Как же — завещание! Не при румынах и не при царе — получат по ордеру, кому положено, если дочери раньше не объявятся.

Фердинандовна хрустнула огурцом.

— Зашло — как в сухую землю! Давайте третью — на коня, и поскачу я в объятья Морфея. А вам сегодня шуметь можно. День такой.

Люблю тебя

Ксеня спрыгнула на берег. Несмотря на сопротивление Саныча и осенние штормы, она третий год приезжала сюда, в маленький поселок Хоэ Александровско-Сахалинского района.

Хоэ — по местному «таймень». За этим тайменем, рыбой попроще, крабами, а еще за нерпой, соболем они и поехали с Санычем в сорок втором. Он — устраивать кустарное консервное производство и пошивочный цех прямо на берегу в бараках, она с ним — вести учет и решать вопросы поставок сырья в обе стороны. Местное племя нивхов, которых все, кроме дотошного Саныча, называли, как и остальные местные народы, просто тунгусами, были настоящие промысловики. Жили стойбищами и били морского и лесного зверя и на воде, и по льду, и на окрестных сопках. А сопки полукругом обступили — то ли вытесняя Хоэ к самому берегу, то ли защищая его. Между домами и норовистым Татарским проливом — леспромхоз, отстроенный с размахом прибывшими в конце тридцатых отчаянными комсомольцами. Наши тут вообще появились только лет двадцать назад, но зато быстро обустроились. Правда, сейчас консервы и солонина были важнее леса. Ильинский умудрился объединить и осчастливить и нивхов, у которых централизованно и массово закупали продовольствие и пушнину, и моряков с Большой земли, и местный постаревший комсомол, в основном женщин, на заготовке и упаковке.

Сансаныч со своим командирским басом, твердой рукой и такими же твердыми тарифами моментально стал абсолютным авторитетом, а его жена, которую дремучие тунгусы на свой лад называли следом за ним Ксяха, чем очень смешили Ксению Беззуб, — любимицей, за ее вечную улыбку и деньги в руках. Она никогда не строила из себя прошеную начальницу и даже выучила пару приветствий на местном диалекте. Их ореол полубогов с большой земли распространился и на приехавших вместе с ними Фиру с Ванькой.

Сначала Ксюха хотела оставить маму с Ванькой в Хабаровске. Но Фира проявила свое фирменное громогласное упрямство и наотрез отказалась оставаться одна.

— И шо я с этим шибеником буду сама делать?

— То же, что и со мной. Можно подумать, я сильно занимаюсь его воспитанием, — хмыкнула Ксеня, — тем более что мы не навсегда, а на сезон, работу поставить. — Ксеня задумалась и осторожно добавила: — Надеюсь на это. Денег и продуктов будет достаточно. Каждую неделю будут приносить еще. Я договорюсь.

И тут Фира вытащила главный козырь:

— Ну ты шо, не помнишь — я теперь женщина ненадежная, а вдруг со мной опять какой конфуз медицинский, и что ребенок среди ночи над моим телом делать будет?

— Типун тебе на язык! — дернулась Ксеня. — Ты зачем меня пугаешь?

— Я не пугаю, я считаю варианты. Как ты. И чем ты меня на своем Сахалине испугаешь? Бытом? Бараком? Ты правда думаешь, что после нашего двора это таки сильно страшно?

— Но, мама, ты слабая еще, а там сыро, море.

— Море! Наконец-то! — хлопнула в ладоши Фира. — Там даже два моря! Сверху Охотское, снизу Японское! Ну я хоть там буду дышать, как дома!

— Мам, ну честно, ты у меня такая агройсен морячка! Ты ж на море в Одессе дай бог чтобы пару раз за год была!

— Не важно! Я хочу к водичке… — чуть не заплакала Фира.

— Хорошо, поедете к водичке, — сдалась Ксения.

Она не была послушной дочерью, но после всего пережитого в феврале сама была рада по-прежнему жить рядом с мамой. Слава Богу, партии и заведующему отделением, Фиру тогда спасли, вытащили. Придя в себя после реанимации и приоткрыв один глаз, она страшно огорчилась:

— Ой вэйзмир, опять больница!

— Это после наркоза, — похлопал Ксеню по плечу дежурный врач, — не огорчайтесь.

Но Фира продолжала сокрушаться:

— Ванечка, — заплакала она, — я видела Ванечку. Он мне снился, он меня за руку держал. Как тогда в Никополе, через забор… Ну зачем?! Зачем вы меня разбудили?!

Потом она закрыла глаза и долго и витиевато ворчала. Врач прислушался и напрягся:

— Это что, немецкий? Откуда она так хорошо его знает?

— Это идиш… Они похожи, — вздохнула Ксеня.

— Мам, ну что ты ругаешься? Ты хочешь, чтоб мы и без папы, и без тебя остались, а? Мама, тебе, между прочим, через неделю меня замуж выдавать.

Фира открыла один глаз:

— Не, вы точно не дадите мне спокойно сдохнуть! — Она внезапно села на кровати.