Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур Страница 24

Император считал, что роль, которую играл де Нарбонн в его браке с эрцгерцогиней Марией–Луизой, его репутация умного человека и его связи с князем Шварценбергом обеспечивают ему благосклонность австрийского двора, и он нарочно выбрал его для этой миссии, думая, что всё, что скажет де Нарбонн, произведёт больше впечатление на его тестя. Де Нарбонн посетил меня и рассказал о том, что говорил ему император Александр и что он заметил сам. По его словам, он добросовестно доложил это императору Наполеону, который поручил ему частично повторить свой рассказ австрийскому императору и Меттерниху.

Я передаю рассказ де Нарбонна почти его собственными словами, потому что немедленно записал его; так как он много раз повторял мне свой рассказ, то я мог проверить точность моих записей. Император Александр принял его хорошо. Он встретил хороший приём у всех. В Петербурге занимали позицию, подобающую данному случаю: достойную и без чванства. Он присутствовал на двух смотрах. Войска, как ему показалось, находятся в прекрасном состоянии. Румянцева не было в Петербурге во время его приезда.

Император Александр с самого начала откровенно сказал ему:

— Я не обнажу шпаги первым. Я не хочу, чтобы Европа возлагала на меня ответственность за кровь, которая прольётся в эту войну. В течение 18 месяцев мне угрожают. Французские войска находятся на моих границах в 300 лье от своей страны. Я нахожусь пока у себя. Укрепляют и вооружают крепости, которые почти соприкасаются с моими границами; отправляют войска; подстрекают поляков; поднимают крик и жалуются, что я принимаю нейтральных, что я допускаю американцев; в то же время император продаёт лицензии во Франции и принимает суда, которые пользуются лицензиями, чтобы грузиться в Англии. Император обогащает свою казну и разоряет отдельных несчастных подданных. Я заявил, что принципиально не хочу действовать таким же образом. Я не хочу таскать деньги из кармана моих подданных, чтобы переложить их в свой карман. Император Наполеон и его агенты утверждают, что я покровительствую англичанам, что я не стремлюсь выполнять правила континентальной системы. Если бы это было так, то разве мы конфисковали бы 60 или 80 судов за нарушение этой системы? Что же вы думаете, что англичане не стучались в мою дверь на всяческий лад? У меня было бы здесь вдесятеро больше английских агентов, если бы я только захотел; но я до сих пор ничего не хотел слышать. 300 тысяч французов готовятся перейти мои границы, а я всё ещё соблюдаю союз и храню верность всем принятым на себя обязательствам. Когда я переменю курс, я сделаю это открыто. Спросите у Коленкура, что я говорил ему, после того как император Наполеон отклонился от линии союза, и что я сказал ему, когда он уезжал. Он честный человек, не способный лицемерить. Таким я был тогда, таким я остаюсь и сейчас, что бы ни делал с тех пор император Наполеон для того, чтобы порвать все добрые отношения. Он только что призвал Австрию, Пруссию и всю Европу к оружию против России, а я всё ещё верен союзу, — до такой степени мой рассудок отказывается верить, что он хочет принести реальные выгоды в жертву шансам этой войны. Я не строю себе иллюзий. Я слишком высоко ставлю его военные таланты, чтобы не учитывать всего того риска, которому может нас подвергнуть жребий войны; но если и сделал всё для сохранения почётного мира и политической системы, которая может привести ко всеобщему миру, то я не сделаю ничего, несовместимого с честью той нации, которой я правлю. Русский народ не из тех, которые отступают перед опасностью. Если на моих границах соберутся все штыки Европы, то они не заставят меня заговорить другим языком. Если я был терпеливым и сдержанным, то не вследствие слабости, а потому, что долг государя не слушать голоса недовольства и иметь в виду только спокойствие и интересы своего народа, когда речь идёт о таких крупных вопросах и когда он надеется избежать борьбы, которая может стоить стольких жертв. Может ли император Наполеон добросовестно требовать объяснений, когда именно он во время полного мира захватил весь север Германии и именно он нарушил обязательства союза и принципы своей собственной континентальной системы? Не он ли должен объяснять свои мотивы? Я передал через князя Куракина откровенную ноту. Мои обиды известны всей Европе. Желать внушить веру в существование тайных обид — значит насмехаться над всем миром. Я всё ещё готов договориться обо всём в целях сохранения мира, но нужно, чтобы это было сделано письменно и в той форме, которая установит, на чьей стороне добросовестность и справедливость.

Император Александр сказал де Нарбонну, что в настоящий момент он не принял ещё на себя никакого обязательства, противоречащего союзу, что он уверен в своей правоте и в справедливости своего дела и будет защищаться, если на него нападут. В заключение он раскрыл перед ним карту России и сказал, указывая на далёкие окраины:

— Если император Наполеон решился на войну и судьба не будет благосклонной к нашему справедливому делу, то ему придётся идти до самого конца, чтобы добиваться мира.

Потом он ещё раз повторил, что он не обнажит шпаги первым, но зато последним вложит её в ножны.

Де Нарбонн сказал мне ещё, что император Александр говорил с ним в этом духе всякий раз без возбуждения и без раздражения; даже лично об императоре Наполеоне во время своего пребывания в Вильно он говорил без горечи; обо мне он говорил ему с большим уважением и благосклонно. Как мне казалось, де Нарбонн был очень доволен всем, что ему сказал государь, и был убеждён в правдивости всего того, что он подчёркивал. Он добавил, что император Наполеон был по–видимому, поражён его докладом, хотя по–прежнему распространялся о так называемом лицемерии императора Александра и по–прежнему перечислял свои обиды против него.

В Дрезден приехали король и кронпринц прусские, которых император хотел принять здесь, чтобы скрепить в глазах публики нечто вроде примирения, гарантирующего ему к тому же добросовестное и искреннее сотрудничество прусского корпуса. Некоторые думали, что император не очень хорошо будет обращаться с королём, так как он не любил его и всегда говорил о нём: «Он фельдфебель и дурак". Но император распределял свою благосклонность сообразно своим интересам, а в данный момент он был реально заинтересован в том, чтобы убедить прусского короля, что он искренне включает его в рамки французской политической системы и ничего больше не замышляет против него. Король и кронпринц уехали из Дрездена очень довольные оказанным им приёмом.