Держава и топор. Царская власть, политический сыск и русское общество в XVIII веке - Евгений Анисимов Страница 23

Проблема «бездельного извета» как во время следствия, так и во время казни – тема многих постановлений, начиная с Уложения 1649 года. 22 января 1724 года Петр I распорядился такому изветчику даже правый донос «в службу не ставить» и судить его, «чего [он] достоин». Но в тот же день царь дополнил этот указ другим, более гибким: при расследовании дела преступника-доносчика извет его следовало отложить, «пока тот розыск окончают, а потом следовать его доношение», и таких доносчикам «наказания… отнюдь не чинить прежде решения тех дел». К ложным изветчикам приравнивались доносчики по общеуголовным делам, объявлявшие о них с помощью «слова и дела».

Указом 1730 года верховная власть попыталась уменьшить число ложных доносов, сократив срок объявления «слова и дела» до 3 дней (более поздний донос признавался уже недействительным, ложным) и предоставив местным властям больше прав в расследовании изветов колодников и каторжников, которых больше всего подозревали в «ложном слове». Указ категорически запрещал верить доносам преступников, которые «приговорены будут к смерти и посажены в покаянную или при самой экзекуции станут сказывать „слово и дело“». Эти нормы подтверждались указами 1733, 1751, 1752, 1762 и других годов. Однако несмотря на многократные предупреждения, ложное доносительство было очень развито. Да и немудрено: борясь с ложными доносами, государство активно поощряло доносы вообще. Поощрительные указы более многочисленны, чем указы против ложных доносов.

Расследование ложного доноса требовало от следователей опыта и особого знания людей, чтобы обнаружить возможные побудительные мотивы, двигавшие ложным доносчиком. Только выяснив причины доноса и восстановив причинно-следственную связь, следователи могли с уверенностью сказать об истинности или ложности доноса. В 1727 году симбирский посадский Алексей Беляев, обвиненный собственной женой и ее братом Чурашовым в богохульстве, был спасен от сожжения заживо только потому, что Синод потребовал от Юстиц-коллегии проверить два указанных Беляевым в свою защиту обстоятельства. Во-первых, накануне появления доноса он подал в консисторию челобитную на свою жену, уличенную им в измене. Беляев утверждал, что его неверная супруга, спасаясь от несомненного наказания и публичного позора, ложно оговорила его. Во-вторых, Беляев был убежден, что брат жены вошел с ней в сговор из корысти – он не хотел отдавать ему, Беляеву, давний долг. Только после того, как Юстиц-коллегия навела необходимые справки и факты, указанные Беляевым, подтвердились, ответчик после четырех лет заключения был выпущен на волю, жену наказали за измену, а на Чурашова завели дело как «о лживом доносителе и важных [дел] коварственном затейщике». Этот процесс только по счастливому стечению обстоятельств закончился благополучно для Беляева – ведь на допросах в губернской канцелярии под пытками он признался в чудовищном богохульстве, подтвердив тем самым возведенный на него ложный извет.

Случай Беляева привлек внимание властей жестокостью вынесенного ему приговора, что потребовало убедительных доказательств вины в богохульстве. Но так было не везде и не всегда. Обычно следователи Тайной канцелярии не вникали в тонкости ложных доносов. Происходило это по разным причинам: из‐за множества дел; доверия к показаниям, данным по пыткой; отсутствия (как было в случае с Беляевым) указа об особо тщательном расследовании; не было влиятельных или богатых ходатаев и возможности дать следователям взятку. Наконец, если ответчик, к своему несчастью, вызывал подозрения (например, был ранее судим и наказан, не ходил на исповедь и т. д.), то его дело никто детально не изучал. В итоге дело рассматривали быстро, небрежно и затем следовал приговор, подчас несправедливый.

После указа 1762 года понятие «слово и дело» исчезло из оборота, но не исчез сам донос, извет. Вместо кричания «слова и дела» появилась новая форма официального извета – доношение. Этот документ ничем не отличался от письменного доноса. Все, в сущности, осталось по-прежнему: заявление доносчика, знаменитые «первые пункты» обвинения, арест, допросы и т. д. Екатерина II и ее чиновники получали доносы, ими пользовались и даже их инспирировали, что было, например, в деле камер-юнкера Хитрово в 1763 году. Сохранилась и старая законодательная норма о срочности извета. В 1764 году Григорий Теплов по поручению императрицы упрекал казначея Иллариона в том, что тот вовремя не донес на архимандрита Геннадия – сторонника Мациевича. Стиль и содержание увещевания говорят о сохранении института доносительства фактически в неизменном виде и после формальной отмены «слова и дела». Теплов требовал, чтобы Илларион объяснил, почему он не подал извет вовремя: «Вы, в столь важном деле через семь недель и 6 дней промолчали, о котором вам бы надлежало того же часа донести». При этом он добивается объяснений: «Чтоб вы чистосердечно открыли, какие то именно причины были, которые вас от столь должного доноса, яко времени не терпящего, так долговременно удержали».

Выше уже было много сказано о том, как возник и действовал механизм доносительства, какое место занимал извет в системе права. Рассмотрим теперь не юридический, а социально-психологический аспект доносительства. Оно являлось частью обыденной жизни людей и выходило далеко за границы тогдашнего права. Первый вопрос – кто доносил? Отвечая на него, полностью разделяю вывод, сделанный в 1861 году П. К. Щебальским: «Cтрасть или привычка к доносам есть одна из самых выдающихся сторон характера наших предков».

Тот массовый материал, с которым мы знакомимся по фондам учреждений политического сыска XVIII века, позволяет прийти к выводу, что изветчиками были люди самых разных социальных групп и классов, возрастов, национальности, вероисповедования, с разным уровнем образованности, от высокопоставленного сановника до последнего нищего. Доносчики были всюду: в каждой роте, экипаже, конторе, доме, застолье. Доносчик старался быть памятливым и внимательным, проявляя нередко склонности завзятого сыщика. Так, один из колодников, собиравших милостыню в 1734 году у архиерейского двора в Суздале, заглянул даже на помойку, чтобы донести: «Из архиерейских келей бросают кости говяжьи, никак он, архиерей мясо ест» (монаху нельзя было есть мясо. – Е. А.).

Образ изветчика в русской истории – это образ народа, точнее огромной массы «государевых холопов». Именно в этом состояла причина массового доносительства в России. Екатерина II, известная патриотка, автор многочисленных высказываний о несравненных достоинствах русского народа, видела прямую связь между системой деспотической власти и доносительством: «Между государями русскими было много тиранов. Народ от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков и людей, которые под предлогом усердия ищут лишь как бы воспользоваться и обратить себе на пользу все им подходящее».

Рассмотрим же основные группы доносчиков. Выше сказано об одной из самых значительных групп доносчиков – о преступниках, которые с помощью извета пытались облегчить свое положение, спасти жизнь, попросту потянуть время. Крепостные, доносящие на своих господ, – вторая после преступников значительная группа доносчиков. Можно утверждать, что большинство дел дворян, обвиненных в государственных преступлениях (особенно в сказывании «непристойных слов»), имеют своими источниками именно донос крепостного.