Окаянный престол - Михаил Крупин Страница 23
Окаянный престол - Михаил Крупин читать онлайн бесплатно
Басманов объезжал уже со всех сторон упряжку, тщась заглянуть в обличие сквалыги, но тот страшно рычал и кашлял, надувал щёки и, уже явно издеваясь, косоротился под воротник.
— Вот вам и ответ, государи мои, — сказал Дмитрий гостям. — Из первых уст московского народа. Вот и сами попробовали, вкусно ли ваше потчеванье... Ну не обессудьте, возчика я вам другого дам, а этого разумника себе возьму! Усажу скопидома в самый Растратный приказ дьяком!.. Конечно, ежели он сам не прочь подмогнуть нам.
Царь знал уже, что там за скопидом, — над овчинным воротом уже кольнули его, просияв, две синие искорки.
— Чёрт-те что! — захныкал на ухо другу один британский гость. — Ну почему я сам не сел на козлы или хоть дядюшку Майлса не водрузил?!
— О чём это вы, досточтимый сэр? — не поняли его с досады сотоварищи.
— А вы не слышали, торг-лорды? — фыркал коммерсант. — Букли-то над ушами следует приподнимать! Этот ненормальный царь сделал нашего мошенника-возницу клерком!
Памятуя о раздоре с Корелой, Отрепьев был как только возможно учтив и даже вкрадчив с другом своих детских игр.
Дворянин Безобразов, в мгновение ока в одну из чернейших ночей взятый с постели и поднятый прямо в Кремль, сидел тою же ночью в Набережной Трапезной палате и ел. Безобразов сидел перед стольцом и поставцом, исполненными разнородной снеди в палехских тарелях, вестфальских золочёных кораблях, серебряных овощниках, ханских горшочках, кумганах... Друг вытягивал руками постепенно из горшков холодное говядо, черпал длинной ложкой алую шехонскую икру, губчатые сыры размазывал по сочням и печенью, прихлёбывал аликанта из кубка, мёда из ковша.
Кушанье чуть теплилось — ночью всё было принесено лично Бучинским и дьяком Сутуповым из потайного закутка. (Вспомнив природу Безобразова, царь догадался, что вызволенный из тьмы ночи — как из небытия — детский приятель первым делом будет есть).
Отрепьев только из осторожной вежливости не предложил Безобразову сразу накрытый стол, хоть с первого мгновения их встречи, глядя на его продолговатые округлые белки на хрящеватом лице, Отрепьева так и подмывало спросить: «Жрать хочешь?» Но, к счастью, Безобразов по традиции и сам себе всего спросил.
Медный лев держал в пасти удава, которому хвост кто-то накрутил подсвечником. По стенам поблескивали мусетворные [34] бессонные архангелы.
Безобразов прищёлкивал перстами, смаковал питьё и кушанье, хозяйничая за столом. Друг его детства, царь, посиживал напротив, и в палате не было более ни души.
«Ничего, притрёмся...» — радуясь, успокаивал себя Отрепьев, не зная, что и говорить.
Безобразов, жуя и окатывая всё кругом себя широкими глазами, вдруг вздумал шутить: а я, мол, тоже, Юра, времени напрасно не терял — до городового дворянина дослужился!
— Конечно... если... — сбивчиво и непонятно, врасплох, поддержал царь, — ...ежели каждый своё дело ладно творит... В том-то и суть...
Отрепьев как лучше хотел, а Безобразов от слов «своё дело» поперхнулся даже... Но тут же через еду улыбнулся — меж гружёными щеками:
— В самую тютельку рек! — с простоватым восхищением уставился на старого дружка.
На берегу одной северной русской протоки, на скате бугра, кажется, каким-то чудом держится ещё, помалу слезая к воде, теремок.
Мелкодворянские такие теремки обычно ничем неотличимы от соседствующих с ними изб разоряющихся время от времени лотошников или благополучных крепостных крестьян, но этот уж что-то особенно ветхий. По сравнению с пристойными соседями, всходящими вверх по горе, это какой-то встрёпанный задира, отовсюду изгнанный, но выдержавший норов и смело открестившийся и отворотившийся от всех.
«Зубы» угловых креплений, подгнивая, ослабели, валятся из «лап», и сруб из-за вётел щербатой — то, кажется, едва сдерживаемой, то уже преувеличенной — ухмылкой провожает всякого прохожего.
Ряд косящих ставен беззаветно сер — ни памяти покраски. Вёснами под тяжестью сосулек из-под шапки облетают кудри русой кружевной причелины [35].
Два последние лета и крыша обессиленно текла — в горницу и на мост.
— Вот то-то и есть, матушка! Царь да нищий — без товарищей! — сказала кабальная баба Каздоя Олсуфьевна, с крыши принимая у своей дворянки тощий тёс. — Эх ты, бабёнка без ребёнка! Слепой кутик и тот к матери ползёт, один твой по чужим дворам лузгает!
— Да уж полно, старая! Гвоздя не вобьёшь нетто?! — осердясь, тыкала снизу доской старушка госпожа. — Ты ли, Олсуфьевна, не знаешь, что не своей охотой всюду мыкается он?! — Дворянка вмиг вдруг понизила голос и теперь кричала наверх шёпотом. — Пристав и давесь всё вокруг избы-то шнырил! Уж тако бедство, тако...
Олсуфьевна хваталась за тесину и шипела тоже:
— Да потише, потише, матушка, дощицы-то пихай. Сковырнёшь вот меня и последней прислуги лишисся. И без того тут сижу ни жива ни мертва... Где это привидано, Анна Егоровна, чтоб баба крышу латала? — И, отползя с дощицей и соломенным пучком подалее от края, снова бубнила своё: — Он мыкается... Перепрятывается да бегат... Неча было к неслухам царёвым в службу поступать, к шишголи всякой... Тоже герои Романовы, братья-бояре! Волки белозерские!
Олсуфьевна, широко отмахнув молотом-киянкой, разносила кленовый крепёжный гвоздок, как орех, и, омрачась, скорей соломой и щепой законопачивала паз.
— Уж после времени ты больно смышлёна! — приглушённо расходилась внизу сердцем старая хозяйка. — Всех князей-изменщиков раскрыла настежь! А ну определяй, ведунья, враз, в которо место оттоль брякнешься, я соломки подстелю!
Олсуфьевна невольно взглядывала вниз, но уже без особой опаски: страх выси скоро проходил — там, внизу, вокруг вдовы-дворянки, как на муравленом блюдце, близко зеленело древнее начавшееся лето, и к Олсуфьевне протягивались частые ярко-жёлтые цветы.
В кометный год сплошные смутно-охристые воды летели под гору сквозь двор вдовы, хлеща в погреб-ледник и подвал. А «на-заверх-сыт» страшный сырой кус суглинка сорвался чуть выше усадьбы с родного своего утёса и, выдавив двери и низкие окна, прямо въехал и заполонил собой дом. Если бы дальше склон не был закреплён рядами глубоко вкопанных брёвен на продольных крючьях, и сам дом уехал бы совсем. Но тогда теремок устоял — запечатанный, как пряник, в глине, извне и изнутри.
Чуть ливневое лето кончилось, Анна Егоровна с Олсуфьевной почти без упования воззвали из слуховых верхних окошечек о помощи к соседям — такому же отчаянному старичью, как и сами они.
И тут пошли являться чудеса. Откуда-то явились для начала четыре здоровенных монаха и, благословясь, широкими лопатами засветло вынесли всю глину из вдовьей избы. На другой день мощные монахи вычистили дворик, а на третий день перелатали крышу под белую солому пахучею сладко драницей, терем — «епанечно», клеть — «6очечно».
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments