Моление о Мирелле - Эушен Шульгин Страница 23

Мирелла! Так, всех вон, оставить одну Миреллу.

Ни черта подобного, от них не отделаешься. Они просачиваются обратно. А там наверху молчит комната, это Мозг Зингони, в его трубках подрагивает воздух. Кажется, на органе кто-то сидит, точно сидит! Ой, да это я — стены расступились, и Мозг, прихватив меня, вышел в открытое море, берег тут же утонул за горизонтом. Я вцепился в подушку: качало нещадно; сновала команда — лица, когда-то виденные мной. Я помнил не всех, положиться наверняка не мог ни на кого.

Каждой клеточкой я знал: ничем хорошим это не кончится.

Неделя на излете. Еще один денек. Первый мороз, утром в бассейне корочка льда. Тоненький, грязно-зеленый струпик. Видно, как под ним мечутся замурованные золотинки, рыбки. Линялые кроны, кольчуга неба, колючий, как наждак, воздух.

Мы сбились у бассейна: Малыш, Марко, Бруно, Роза, Туллио и я. «Ой как им холодно», — передернулась толстуха Роза, неотрывно следя за красными точечками подо льдом. Она запакована в пальто на вырост, слова вырываются белым облачком.

Тут же кружится Рикардо. Возник, как всегда, ниоткуда. Вихляет на велосипеде вокруг бассейна, как обычно. Мы смерили друг друга взглядом. Остальные сделали вид, что их тут нет.

Рикардо наматывал круги, я вертелся в такт, наливаясь силой вчерашней победы. Рикардо выписывал широченные круги.

Жуткий треск за моей спиной! Я крутанулся на месте, но узрел только льющуюся через бортик волну ледяной крошки.

Внизу, в воде, — ворох одежды, рука, пятерня и всплывающее лицо Туллио. Белый крик! И отвратительно замедленное полудвижение его ноги, которая соскальзывает и соскальзывает, и тело, медузой расплывающееся в глубине, — все дальше и глубже, крошащийся лед, беготня, плеск воды, и все обволакивает крик. А рядом оцепеневшие ротозеи. Господи, ну не в этот раз!

Попробовал схватить его рукой, но он был уже слишком далеко. Не суетись, одну ногу, другую. Я держался за бортик, тянула намокшая куртка, поймал его за хвост, подтащил ближе. Другие руки подхватили его. Всё, отдыхают в грязи.

У него нет сил даже кричать. Он только икает, всхлипывает, ловит ртом воздух и дрожит. По лицу течет, а он все время разевает рот. Весь в чем-то зеленом, вонючем, как осклизлый обмылок.

А Рикардо кружит себе и кружит. И кричит грубо, как ворона. Смеется.

Меня тоже затрясло от холода и ярости. Но прежде чем я успел все ему высказать, Рикардо раз — вильнул вперед, ловко привел Туллио в вертикальное положение и скрылся за углом.

— На минуту выпустишь тебя из виду — и ты уже весь мокрый, — сердилась мама.

— Это не я, — протестовал я, стуча зубами, — это Туллио свалился в воду, а я его вытаскивал.

— А кроме тебя, конечно, никого не нашлось — ты же так легко простужаешься, — неужели нельзя было подождать, пока он сам вылезет?

Я на нее посмотрел.

— Умоляю, без этого взгляда. Это просто смешно!

Она что, никогда не видела Туллио? И не знает, какой он маленький, беспомощный и неисправимо неуклюжий? Или мама ничего не понимает? Ответ напрашивался сам собой.

— А если ты заболеешь и будешь неделями валяться в кровати? Тогда что?

Что тогда? И что я должен отвечать?

Отец влил в меня здоровый стакан коньяка на случай, если я «наглотался всякой пакости». Горло жгло огнем, даже когда я продышался. Теперь, уткнувшись в учебник географии, я пестовал планы мести. Они у меня попляшут, и мама, и отец, а главное — Рикардо, он еще посмеется! Я уж им так заделаю, что они надолго запомнят.

Дивные картины полной победы и уничижения противника радовали глаз. И что за торжество без изощренного унижения недруга!

«ВЕРХОВЬЕ АМАЗОНКИ» — называлась заданная глава. Низкорослые, чернявые, голые индейцы с длинными трубками и охапками отравленных стрел. Невидимые в своих укрытиях где-то в кронах деревьев, нависающих над рыжей водой, в которой мокнет негнущийся крокодил с вылезшими на затылок глазами, коротает долгий век. А где-то в глубине заходятся от нетерпения пираньи. Вопят обезьяны, попугаи, пумы, остро пахнет перепревшими кореньями, воняет падалью… Там, думал я, там!.. Преисподнюю я знал неплохо. Я видел ее много раз в церкви. Преисподняя — это вечная безнадежность.

Наступил вечер. Я сидел, согнувшись над дневником. Но тут пробил час закладывания спать. Я успел только начертать число, слово «сегодня…». Негусто.

В мыслях вчера и завтра спутались. Мозг Зингони и глаза Миреллы, крик Туллио и смех Рикардо.

Завтра я увижу тетю, но сейчас я ждал ночи, как только все уснут, я прошмыгну в ту комнатку наверху.

План был прост и опасен. Вообще-то разумнее дождаться возвращения из Пизы. Если меня накроют, то опять посадят под арест — в лучшем случае, и не видать мне Пизы как своих ушей. Но с другой стороны, вдруг я смогу рассказать Мирелле еще что-нибудь! Там, за дверью, темные коридоры, лестница — пустота, холод. И томится в отсутствие меня маленькая комната с шутейными окошками, шпионящими за мной. Внутри меня все растеклось. Я будто треснул посередке!

Мама стоит рядом и смотрит на меня. Это я заметил. Она погладила меня по лбу и по волосам.

— Фредрик, ты себя хорошо чувствуешь? Что-то ты очень бледный.

И отец басит из горы подложенных под спину подушек, опустив свои записи на одеяло:

— Лучше уж, золото мое, сразу померить ему температуру, Бог весть, чего он наглотался в этом чертовом бассейне!

— Это Туллио упал с головой, а я нет, — жалобно канючу я, но и правда чувствую себя неладно. Если бы они только знали!..

— Иди-ка сюда, — решительно командует мама. И укладывает меня на бок, оголив попу.

Я закрыл глаза. Все вокруг плыло. Неужели я правда заболеваю? Или это козни Джуглио? Тогда можно не залезать в Мозг сегодня, подумал я, и перед глазами сразу же встало лицо Миреллы. Хуже всего был ее взгляд.

Но что придумаешь? Я чувствовал, что сон уже устроился где-то внутри и вот-вот укачает меня. Только не закрывать глаза. Главное — не закрывать их.

— Температуры нет, — констатировала мама. И легонько шлепнула меня. Потом с меня стащили одежду. Тело огрузло, как камень. И его бережно запаковали в одеяла.

Время от времени пробивались тоненькие голоса, отчетливые, гнусные, режущие, я вздрагивал всякий раз. Сосну две минутки, решил я сонно, и вскочу, когда все улягутся.

— Нет, не хочу, — уже накрытый сном. — Только не сегодня! — Я знал, что снова повторится вчерашний ночной кошмар, буква в букву, и кончится так же, как вчера, — ужасно. Но ничем не мог этому помешать.