Бывшие люди. Последние дни русской аристократии - Смит Дуглас Страница 23

Толки о неминуемом падении большевистского правительства продолжались до лета. В конце июля 1918-го до Шереметевых дошел слух, что передовой эшелон немецких войск достиг Москвы и ждет подкрепления, чтобы начать боевые действия. Германский вопрос расколол шереметевское семейство, как и дворянство в целом. Для одних на первом месте оказались патриотизм и ненависть к немцам, и они предпочитали жизнь – неважно, сколь ужасную – под большевиками; другим немцы представлялись лучшим средством сбросить большевиков, восстановить порядок и спасти Россию. Такова была позиция Ольги. «Лучше культурное иго немцев, чем социалистическое рабство большевиков», – писала она в дневнике.

В январе 1918 года Павел поехал в Петроград проследить за передачей Фонтанного дома Министерству просвещения. Семье больно было его терять, но было решено, что это лучший способ сохранить дом и коллекции. На следующий год дом открылся в качестве шереметевского дворцового музея, наряду с бывшими дворцами Юсуповых, Строгановых и Шуваловых. В том же году шереметевские усадьбы Кусково и Останкино также были поставлены на службу «трудящимся классам».

Наугольный дом стал последним убежищем семьи. В начале 1918 года частью дома завладело Хранилище частных архивов, затем – Социалистическая академия. Шереметевым позволили остаться, но они могли жить только в части дома. Идея создания инспекции для выявления и спасения частных архивов принадлежала Павлу, он же был поставлен во главе учреждения. Он страдал, наблюдая, как гибнет культурное наследие России. Весной 1918 года, вероятно по личной рекомендации Ленина, Павел был назначен хранителем «исторических и художественных сокровищ» в бывшей усадьбе Шереметевых Остафьево, которая была национализирована и превращена в музей одновременно с Фонтанным домом. В качестве хранителя Павел получил квартиру в левом флигеле, где прожил одиннадцать лет, пока не был изгнан оттуда в ходе сталинской культурной революции.

Бегство в Сибирь

30 августа 1918 года был убит Моисей Урицкий, начальник петроградской ЧК. В тот же день три выстрела произвели в Ленина, и две пули едва его не убили. 1 сентября «Красная газета» писала: «Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови! <…> За кровь товарища Урицкого, за ранение тов. Ленина <…> пусть прольется кровь буржуазии и ее слуг, – больше крови». «Контрреволюция, эта злобная бешеная собака, должна быть уничтожена раз и навсегда», – писала «Правда». Декрет, принятый Совнаркомом 5 сентября, официально объявил о начале красного террора.

За неделю, последовавшую за покушением Каплан, петроградская ЧК расстреляла пятьсот двенадцать заложников; в Кронштадте солдаты за одну ночь убили четыреста заложников. Вскоре убийства распространились и на провинцию. Личная вина и степень ответственности жертв не имели значения; жертвы выбирались по классовой принадлежности и профессии. Для большевиков, веривших в тезис Маркса об исторической неизбежности гибели буржуазии, уничтожение господствующего класса было простым актом эвтаназии. «В том, что пролетариат добивает господствующий класс, нет ничего безнравственного, – утверждал Троцкий, – это его право».

23 ноября в Наугольный дом заявился заместитель председателя ВЧК Я. Х. Петерс со своими людьми. Когда на рассвете следующего дня чекисты увели шестерых обитателей шереметевского дома, многие думали, что не увидят их никогда. Семья попыталась вызволить их из застенков. Графиня Екатерина отправилась к председателю Московского совета Л. Б. Каменеву, который любезно принял ее, однако заверил, что не имеет к этому делу никакого отношения.

3 декабря Павел писал отцу из Бутырской тюрьмы: