Сербия на Балканах. XX век - Константин Никифоров Страница 23

В результате по конституции 1974 г. Югославия явно приобрела ряд черт конфедеративного устройства, превратившись отчасти из союзного государства в союз государств. Э. Кардель в своем наукообразном стиле заявлял, что Югославия – не классическая федерация, не конфедерация, а «самоуправленческое сообщество народов и народностей», основанное на общих интересах, утвержденных «самоуправленческим и демократическим конституционным согласием между республиками и краями» ^[132]. В кругу же своих соратников он говорил, что надо попробовать с конфедерацией, а если и она не будет функционировать, то «на Югославию придется махнуть рукой» ^[133].

В самой тяжелой ситуации вновь оказалась Сербия. Мало того, что она всегда ассоциировалась с федеральным центром, а он становился все более декоративным. Сербское руководство не могло решать вопросы в двух своих автономиях, которые фактически были напрямую переподчинены федерации. Еще более абсурдным стало то, что сербское руководство не могло без согласия своих автономий ничего менять и в Центральной Сербии (на территории так называемой «усеченной Сербии», Сербии без автономных краев).

Естественно, что изменения в конституции вызвали в Сербии глухое недовольство. Однако открыто против них, причем еще на стадии подготовки конституции, осмелилась выступить только группа профессоров юридического факультета Белградского университета, в частности К. Чавошки и М. Джурич. Последний был за это не только выгнан с работы, но и осужден.

Меньше чем через год после начала функционирования конституции 1974 г. за ее изменение высказался уже президиум Сербии. По его заданию группа специалистов в 1977 г. подготовила даже предложения по ревизии конституции под названием «Голубая книга». Однако партийное руководство Сербии, боясь обвинений в «великосербстве», признало эти предложения недопустимыми. Тито, который всегда был главным арбитром при решении всех спорных вопросов, заявил, что менять конституцию не нужно ^[134].

Однако в целом с момента принятия конституции 1974 г. в Сербии возобладало скрытое недовольство этим документом. Как ранее в Хорватии, на первый план в Сербии стал выходить национальный вопрос, оставляя позади себя вопросы демократического обновления. Фактически «вокруг неприятия конституции в Сербии существовал молчаливый консенсус», и это «недовольство послужило детонатором кризиса югославского государства, а потом и его драматичного распада» ^[135].

Таким образом, кризисы, которые стали возникать в Югославии в конце 1960-х – начале 1970-х годов, ее руководство пыталась разрешить сразу несколькими способами.

С одной стороны – жестким подавлением всех несанкционированных выступлений и усилением цементирующей роли партии. Считалось, что именно партия не должна дать федерации расползтись по республиканским квартирам. Однако сама партия также постепенно «федерализировалась». По словам Д. Биланджича, от союзного государства остались только Тито и Югославская народная армия ^[136]. Еще труднее было совместить руководящую роль коммунистической партии с объективными законами экономического развития.

С другой стороны – в Югославии была завершена конституционная реформа и принята новая конституция (1974 г.), расширившая еще больше права республик и краев и фактически превратившая государство в конфедерацию. Конституция внесла настолько серьезные изменения во все сферы жизни югославского общества, что некоторые исследователи назвали даже государство, функционировавшее с 1974 по 1990 годы, – карделевской Югославией, по имени главного разработчика этого документа Э. Карделя ^[137].

Еще в первой половине 1970-х годов республики, воспользовавшись новыми возможностями, начали бесконтрольно, без разрешения союзного правительства, набирать иностранные займы. На Югославию обрушился финансовый вал. Часть средств пошла на инвестиции, и власть самодовольно объявила Югославию «самой большой стройкой Европы». Но одновременно долг страны за неполные десять лет вырос на 20 млрд. долл., а инфляция подскочила на 45 % ^[138].

Со второй половины 1970-х годов преобразования в Югославии в основном закончились, ничего принципиально нового больше изобретено не было. Самоуправление превратилось в некий «фетиш», догму, которую нельзя было критиковать. Вернее, критика допускалась только в рамках так называемой самоуправленческой идеологии, все другие – считались враждебными ^[139]. Это вело к стагнации, к застою в югославском эксперименте, власть использовала старый идеологический багаж и все более оторванные от жизни квазидемократические схемы, которые, по меткому выражению сербского правоведа В. Димитриевича, являлись «формами искоренения демократии посредством нее самой» ^[140].

В определенной степени на застой повлияли крупномасштабная чистка в партийно-государственном руководстве и в директорском корпусе после упомянутых кризисных событий и ухудшившиеся условия для работы СМИ. Одновременно одной из наглядных черт застоя была формализация несменяемости власти стареющего Тито, который стал пожизненным председателем и партии, и государства. Продолжались его официальные восхваления. Отметим также, что эти же годы – время так называемого «застоя» в Советском Союзе, да и в других странах «реального социализма». Пути развития восточноевропейских государств в общих чертах продолжали совпадать.

В. Кузнечевский объясняет остановку в преобразованиях тем, что во второй половине 70-х годов концепция самоуправления получила свое полное завершение. По его мнению, своего рода итогом стала книга второго после Тито человека в стране и главного югославского теоретика Э. Карделя «Направления развития политической системы социалистического самоуправления». Эта книга вышла вторым изданием всего за несколько месяцев до смерти ее автора в 1978 г. ^[141]

Кардель пытался ввести в оборот понятие «плюрализма интересов» в социалистическом обществе, но никакого развития эта идея не получила. Насколько он был искренен – не ясно. Скорее всего цель была все та же – «подкраска фасада» квазидемократической самоуправленческой риторикой. П. Кандель не без основания называет Карделя «лукавым царедворцем и искушенным идеологом той породы, которые практически что угодно могли истолковать как угодно» ^[142].