Валентин Распутин - Андрей Румянцев Страница 23

Он пришёл сказать правду извечную, выношенную поколениями… Эта правда жила в народе, но не могла широким и властным потоком пробиться в литературу. Привести её на страницы книг — на это могли решиться и старые, и молодые писатели. Но отстоять своё право на правду, не поступиться ею ни при хвале, ни при хуле могли только творцы непреклонно твёрдые. Характер Распутина, человеческий и творческий, позволял ему стоять на своём.

Подлинная распутинская проза началась с рассказов «Встреча» (1965), «Рудольфио» (1965), «Василий и Василиса» (1966) и с повести «Деньги для Марии» (1967). Вспомните рассказ «Василий и Василиса», в основу которого, по признанию писателя, он положил историю бабушки и дедушки. Два человека всю жизнь любили друг друга, во всяком случае, и детей нарожали, и всегда оставались друг подле друга. Но неуправляемые характеры трагически разводили их, и только под конец жизни, после изломов, душевных ран, после странного для родных и соседей обитания в одном дворе, обитания враждебного и в то же время неразрывного, они простили друг друга и опять обрели родство, определённое им Богом. Разве этот рассказ вписывался в тогдашнюю литературу, разве он воспитывал «нового человека», прославлял советский образ жизни? Избитые клише принадлежали идеологии, а рассказ молодого Распутина жил по своим художественным законам, их на века определила классика. Но создать такое произведение — для этого требовался собственный взгляд на жизнь и творчество.

Пожалуй, в течение всей творческой жизни Распутина критика норовила пристроить его к какому-нибудь «направлению» текущей литературы. То к «молодёжной прозе», то к «деревенской». О «деревенской» речь впереди. А в шестидесятые годы сибиряк частенько проходил в критике по разряду прозы «молодёжной». Но фрондёрство «звёздных мальчиков», их претензии на свою особость, поднятые уже на этой основе проблемы «отцов и детей» — всё, что обсасывалось в модных повестях и романах «молодёжной прозы», совершенно не интересовало Распутина. Аналогии к рассказу «Василий и Василиса» легче было искать в русской классике, чем в текущей литературе. Кажется, писатель привел своих своенравных, кремневых, справедливых и прощающих друг друга героев из глубинной России. Достаточно прочесть несколько строк, чтобы увидеть характер не сломленной жизнью и мудрой Василисы:

«— Не могу, когда бабы плачут, — обращаясь к опешившей Тане, которая лежала в кровати, объяснила Василиса. — Для меня это нож острый по сердцу. Жисть, как пятак, — с одной стороны орёл, с другой решка, все хотят на орла попасть, а того не знают, что с той и с другой стороны он пять копеек стоит. Эх, бабоньки, — она вздохнула. — Много плакать будем — сырость пойдёт, а от сырости гниль заводится. Да кто вам сказал, что ежели плохо, то плакать надо?

Она ушла на кухню и загремела там самоваром.

— Ну? — вернувшись, спросила она у Александры и показала в сторону амбара. — Он, ли чо ли?

— Нет, — замотала головой Александра. — Это из-за мальчика, из-за сына».

И в следующем произведении писателя — повести «Деньги для Марии» тоже правдивы каждое слово и каждый звук.

Дед Гордей, колхозный сторож, пришедший поддержать утешающим словом Кузьму и Марию, сетует:

«— …И живут люди вроде неплохо, а всё на жизнь и уходит. В заначку шибко не спрячешь. У всех ребятишки, своя нужда. Теперь и время вроде сытное, ещё хорошо, что твоя беда теперь подгадала, а не весной, дак тебе картошку или зерно не будешь по дворам собирать. Кому ты их продашь? То-то и оно. На сто вёрст кругом такой же мужик живёт.

Дед заговорил о том, о чём Кузьма со страхом думал и сам: денег в деревне лишних скорей всего нет. На трудодни выдали только хлеб, а продать его и правда было некому, да он ерунду и стоит. Но не мог же Кузьма согласиться с дедом, что да, дело табак, он не имел права даже так думать. И он сказал:

— Найдём, дед, найдём».

Это была сермяжная правда. Когда мы в студенческом общежитии, случалось, коротали дни без единой копейки, то никогда не ожидали спасительных денежных переводов из родных деревень. Их не могло быть. В колхозе на трудодни делили зерно, овощи, у нас в рыбачьем селе — ещё и рыбу. У Распутина герой повести называет, как удачный, год, в который на каждый трудодень пришлось к тому же и по полтиннику денег. У нас, в байкальском селе, больше двадцати-тридцати копеек на трудодень не выпадало: колхоз сдавал государству зерно и рыбу по бросовой цене, других доходов у деревни не было. И даже пышущий здоровьем мужик, справляя ежедневно без прохладцы артельную работу, имея четыреста-пятьсот трудодней в год, получал за них по итогам двенадцати месяцев восемьдесят — сто рублей.

Но, как и у сибиряка в повести, деревня приноровилась к такой жизни. Двадцать лет спустя после войны уже ели вдоволь, на одежду и обувь какие-то копейки выкраивали, а к житейским излишествам или к роскоши крестьянин сызмала не привык.

Впрочем, герой повести и об этом сказал с привычной правдой:

«К деньгам Кузьма всю жизнь относился очень просто: есть — хорошо, нет — ну и ладно. Это отношение выработалось главным образом оттого, что денег постоянно не хватало. У них в доме почти всегда была хорошая, сытная еда: хлеба Кузьма зарабатывал вдоволь даже в неурожайные годы, молоко и мясо шли со своего двора. Но деньги… Он слышал о колхозах, где на трудодень приходится по полтора и даже по два рубля, верил, что так оно в самом деле и бывает, но у них в таёжном колхозе, в котором поля, как заплатки, были разбросаны то здесь, то там, никто ещё больше полтинника на трудодень не получал. Последние три года, с тех пор как взяли ссуду на постройку дома, при зимних, годовых расчётах Кузьма и совсем получал копейки. То, что зарабатывала в магазине Мария, шло на ребятишек. Когда в семье четыре парня, одежонка на них горит как на огне. Ещё удивительно, что Мария как-то сводила концы с концами и ребятишки ходили чисто, не хуже других; старших не стыдно было отправлять в школу, а младшие, как это и водится испокон веку, донашивали одежонку старших…

Кузьма не понимал и не старался понять, как у людей остаётся сверх того, что уходит на жизнь. Для него самого деньги были только заплатками, которые ставятся на дырки, необходимостью для необходимости. Он мог думать о запасах хлеба и мяса — без этого нельзя обойтись, но мысли о запасах денег казались ему забавными, шутовскими, и он отмахивался от них. Он был доволен тем, что имел».

В повести «Деньги для Марии» виден опыт, добытый писателем в работе над первыми рассказами. Прежде всего в том, как автор представляет читателям своих героев. Их более десятка. Кузьма, муж Марии, пытаясь собрать злополучную тысячу рублей для погашения недостачи, обходит многих односельчан. Посвятить каждому из них большое число страниц писатель не мог. Это сделало бы повествование растянутым и рыхлым. Каждому земляку Кузьмы автор отводит страничку-две, а то и несколько строк, но и их оказывается достаточно, чтобы перед нами предстал человек со своим характером, манерой поведения и речи, иногда даже со своей непростой судьбой. Председатель колхоза, отсидевший семь лет в лагере за то, что в страду, когда районное и областное начальство оставило артель без горючего и вся её техника простаивала, купил на пришвартовавшей у деревни барже две бочки бензина, — добрый и честный человек, не потерявший и в чёрные дни свою душу; директор школы, заботившийся больше не о том, чтобы помочь семье Кузьмы, а о том, как бы не потерять в глазах односельчан свой дутый авторитет; шофёр Василий, оказавшийся на высоте давней дружбы; его старая мать, Наталья, пожертвовавшая для Марии скудные копейки, припасённые за годы на собственные похороны; жадная и скупая Степанида, скопидомство которой не могут поколебать ни чужие просьбы, ни страдания; простодушный и участливый дед Гордей, протянувший Кузьме старческой рукой свою скудную дольку денег, — кажется, вся многоликая деревня сошлась в этой повести, чтобы выказать безоглядную готовность помочь и мелкую расчётливость, вековое чувство взаимовыручки и нанесённую какими-то поветриями глухоту к чужой беде. Да многое-многое подняло из глубин народной жизни неожиданное деревенское происшествие.