Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938-1945 - Сабуро Сакаи Страница 23

Вот и все. Разговор был закончен. В соответствии с заведенными в военно-морском флоте порядками я не посмел задать больше никаких вопросов командиру. Чувствуя себя самым несчастным в мире человеком, я вернулся в казарму, потеряв всякую надежду когда-нибудь вновь увидеть Фудзико и своих близких. Лишь много месяцев спустя я понял, что, остановив свой выбор на мне, Накадзима фактически спас мне жизнь. Вернувшиеся домой летчики впоследствии были переведены в состав действовавшего в районе атолла Мидуэй оперативного соединения, потерпевшего сокрушительное поражение в сражении с военно-морскими силами противника 5 июня. Почти все покинувшие Бали летчики погибли.

Следующие несколько недель оказались самыми худшими в моей жизни. Еще никогда за столь короткий период мне не приходилось так много болеть и пребывать в подавленном состоянии.

Наш следующий пункт назначения, Рабаул, расположенный в 2500 милях к востоку от Бали, находился слишком на большом расстоянии для перелета на истребителе. Мы ужаснулись, когда вместо отправки туда транспортным самолетом, «летающей лодкой» или быстроходным военным кораблем нашу группу летчиков, подобно скотине, загнали на маленькое, обветшавшее от времени торговое судно. Более восьмидесяти человек набилось на этой зловонной посудине, еле ползущей на скорости 12 узлов. В качестве прикрытия нам выделили всего один небольшой сторожевой корабль.

Еще никогда я не чувствовал себя столь беззащитным перед врагом, как на этом проклятом судне. Нам была непонятна логика действий командования. Достаточно было одной торпеды вражеской подводной лодки или 500-фунтовой бомбы, сброшенной пикирующим бомбардировщиком, и наше утлое суденышко разлетелось бы на куски! Казалось непостижимым, что командование готово рисковать половиной всех находящихся на театре военных действий летчиков-истребителей, к тому же самых опытных, отправив их на этом плавучем «чудище»! Раздосадованный и несчастный, я в конце концов пал жертвой своего подавленного состояния и заболел по-настоящему. В течение почти всего двухнедельного путешествия от Бали до Рабаула я провалялся на своей койке в трюме судна.

Наше следовавшее зигзагообразным курсом суденышко непрерывно скрипело и стонало, раскачиваемое океанскими волнами. Каждый раз, попадая в кильватерную струю несущего охранение сторожевика, оно зарывалось носом в волну и испытывало качку. Условия внутри судна были чудовищными. Жара была нестерпимой. Мы обливались потом в пропитанных влагой, душных трюмах. Запах краски вызывал тошноту, все как один летчики в нашем трюме мучились от морской болезни. Миновав остров Тимор, уже оккупированный нашими войсками, единственный сопровождавший нас корабль изменил курс и исчез вдали. Временами мне чудилось, что я умираю, и это казалось счастливым избавлением от выпавших на мою долю мук.

Но даже наихудшие испытания имеют свои положительные стороны, способные вознаградить за долготерпение. Большую часть путешествия рядом со мной находился молодой лейтенант, недавно назначенный командиром в мою эскадрилью. Лейтенант Дзанити Сасаи был самой яркой личностью из всех, кого я знал. Ему, выпускнику Военно-морской академии, можно было и не вникать в проблемы военнослужащих унтер-офицерского состава. Существовавшее в военно-морском флоте деление на касты было столь строгим, что, даже если бы мы умирали в трюмах, он вполне мог бы позволить себе не заходить в отведенное для нас убогое помещение. Но Сасаи был совсем другим. Он не придавал значения неписаным законам, по которым кадровому офицеру было не положено водить дружбу с простыми призывниками. Когда я, обливаясь потом в горячечном бреду, кричал и стонал, Сасаи, сидя у моей койки, всеми силами старался облегчить мои страдания. Время от времени я открывал глаза и видел его полный сострадания взгляд. Его дружеское расположение и уход помогли мне пройти через все испытания этого трудного путешествия.

Наконец наше судно, пыхтя, дотащилось до гавани Рабаула, главного порта острова Новая Британия. Со вздохом облегчения я выбрался из трюма на причал. В то, что мне пришлось увидеть, верилось с трудом. Если Бали был раем, то Рабаул казался воплощением ада на земле. Нам предстояло базироваться на крохотном, пыльном аэродроме. Это был худший из всех виденных мной аэродромов. В самом конце находившейся в жутком состоянии взлетно-посадочной полосы вырисовывались очертания огромного вулкана. Каждые несколько минут земля начинала дрожать, и вулкан, «тяжело вздохнув», выбрасывал в воздух груды камней и клубы густого удушливого дыма. Позади вулкана маячили мрачные, лишенные растительности горы.

Покинувших судно летчиков сразу отправили на аэродром. Пыльная дорога, по которой мы ехали, была покрыта толстым слоем остывшей магмы и вулканического пепла. Аэродром выглядел заброшенным и производил гнетущее впечатление. Клубы пепла и пыли тянулись вслед за нами. Слышалось недовольное бормотание летчиков, заметивших среди стоящих на летном поле самолетов несколько устаревших бипланов с открытой кабиной и неубирающимися шасси. Чаша моего терпения оказалась переполненной. Я снова почувствовал себя плохо и слег. Лейтенант Сасаи поспешил отправить меня в недостроенный госпиталь, расположенный на холме рядом с аэродромом.

На следующее утро мне пришлось убедиться, что Рабаул отнюдь не являлся, как я считал, местом ссылки. Он не был изолирован от войны, а, наоборот, быстро оказался втянутым в самую ее гущу.

Сирена воздушной тревоги пробудила меня от крепкого после принятия лекарств сна. В окно я увидел с десяток низко летящих над гаванью двухмоторных бомбардировщиков «мародер», с поразительной точностью сбрасывающих бомбы на доставившее нас сюда с острова Бали судно «Комаки Мару». Его команда, занимавшаяся разгрузкой, когда начался налет бомбардировщиков «B-26», разбежалась по причалу и попрыгала в воду. Через несколько минут объятый пламенем корабль начал тонуть. Бомбардировщики, имевшие опознавательные знаки австралийских ВВС, после этого принялись «обрабатывать» взлетно-посадочную полосу и находящиеся на ней самолеты. Три дня подряд продолжались налеты бомбардировщиков на аэродром, во время которых они старались уничтожить любой движущийся объект. Они медленно шли на низкой высоте, и их стрелки, словно на тактических занятиях, вели огонь. Любому, кто не успевал укрыться, грозила опасность, ибо он сразу становился мишенью для нескольких тяжелых пулеметов.

Эти налеты стали для меня лучшим тонизирующим средством. Рабаул обещал настоящее дело, способное вывести меня из ступора, в котором я находился несколько недель, будучи лишенным возможности летать. Я тут же стал умолять врача выписать меня из госпиталя, мои руки стосковались по штурвалу Зеро.

Врач улыбнулся:

– Вы, Сакаи, еще на несколько дней задержитесь здесь. Нет смысла выписывать вас сейчас. Вам просто не на чем летать. Когда появятся истребители, я вас выпишу.

Четыре дня спустя я, значительно окрепнув, покинул госпиталь. Вместе с девятнадцатью другими летчиками мы загрузились в «летающую лодку», прибывшую в то утро. Вскоре мы снова сможем летать, ведь на гидросамолете нам предстояло добраться до авиатранспорта «Касуга», доставившего двадцать новых истребителей Зеро для нашей эскадрильи. Постоянные разведывательные полеты и бомбежки противника не позволили ему войти в гавань Рабаула, и он ожидал в 200 милях у острова Бука, пока гидросамолет доставит нас туда.