Grace. Автобиография - Майкл Д. Робертс Страница 23

Это был безумно романтичный и богемный период в моей жизни. Мы с Дюком часами бродили по берегам Сены, взявшись за руки, как влюбленные на старых черно-белых фотографиях. Он сидел без гроша в кармане, у меня дела шли не намного лучше. Но мы всегда были шикарно одеты.

Мы провели вместе почти пять лет, до конца 1972 года. Вскоре после встречи со мной он отказался от своей каморки, и, приезжая в Париж – а чаще всего это было по выходным, – я никогда не знала, где остановлюсь, потому что он переезжал от приятеля к приятелю, от кузена к кузену, часто спал на полу. Мы целыми днями бродили по блошиным рынкам в поисках каких-то оригинальных вещиц или ездили в Довиль, где останавливались в дешевых гостиницах и объедались морепродуктами. Это было веселое время для шопинга. Ив Сен-Лоран был на пике славы, и, когда Дюк подарил мне детскую книжку со своими иллюстрациями, «Злодейку Лулу» (La Vilaine Lulu), я сделала ответный подарок – брюки от Saint Laurent, которые прекрасно сочетались с винтажной атласной бейсбольной курткой, присланной ему из Нью-Йорка.

Я была знакома со свитой Ива Сен-Лорана, а Дюк был своим в окружении Кензо – другого моего любимого дизайнера того времени. Благодаря Дюку я познакомилась с моделями Уоллис Франкен и Луизой Депуант, пресс-атташе Барбарой Шлягер и ее бойфрендом-фотографом Ули Роузом, а также подающим надежды молодым фотографом Артуром Элгортом. Его первой серьезной работой стала наша совместная съемка в саду Тюильри, где мы фотографировали группу бегущих девушек и парней в ослепительно ярких одеждах от Kenzo. Так я влюбилась в Kenzo. Я обожала его очаровательную «сельскую» одежду. Особенно мне пришлась по душе длинная запахивающаяся юбка в этническом стиле – я носила ее, практически не снимая. Она завязывалась широкими веревками низко на бедрах. Правда, эти веревки иногда развязывались, так что в следующее мгновение можно было оказаться в одном нижнем белье. Еще мне нравились огромные безразмерные блейзеры и полосатые свитера. Все, что делал Кензо, было веселым, красочным и по-детски наивным – в точности как его зрелищные дефиле, на которых искрились фейерверки, модели выходили на подиум, одетые словно игрушечные солдатики и балерины, а однажды даже вывели белоснежного коня с наездницей в костюме сказочной принцессы.

Со временем Дюк состоялся как независимый фотограф. Когда он приезжал в Лондон, то останавливался у меня в Сент-Джонс-Вуде, где я снимала маленькую квартиру на цокольном этаже. Двери выходили в красивый сад, который очень ему нравился – он любил возиться с цветами. Также Дюк был превосходным поваром и учил меня готовить блюда вьетнамской кухни, в первую очередь мой любимый вьетнамский суп – ужасно сложное варево из курицы, свинины, лапши, ростков фасоли, сушеных креветок, китайских приправ, зеленого лука, свежей мяты и кориандра. На случай крайнего голода у нас были вонтоны ^[25], на приготовление которых нужно было убить целый день, зато они недорого обходились, и нам их хватало на неделю. Дюк был помешан на чистоте. В то время я курила, и, если хотя бы немного пепла попадала на стол, он страшно злился. Мне казалось странным, как человек, не имеющий собственного дома, может быть таким хозяйственным и домовитым.

Еще одной странностью Дюка было то, что, в отличие от других фотографов, с которыми мне доводилось работать, он предпочитал лаконичность. Неудивительно, что у него не было денег. Две страницы были для него идеальным форматом, потому что он мог представить всю историю на одном развороте. А еще он обладал буйным нравом – особенно после рюмки-другой. Однажды он провалил съемку Vogue в Кенсингтонском саду, когда снимал американскую модель Уоллис Франкен, одетую в матроску, на фоне пруда Раунд-Понд. Когда я заметила, что ее топ выглядит немного мятым, он прорычал: «Так почему бы тебе это не исправить?» Распалившись, он выронил камеру, и она камнем пошла ко дну. Дюк был вынужден заканчивать фотосессию с помощью крошечной любительской Canon, которую купил мне в подарок, и я постоянно таскала ее с собой в сумке.

Со временем мы с Дюком стали видеться реже. Обстоятельства постоянно разлучали нас. Окончательный разрыв произошел, когда я позвонила ему после смерти своей сестры Розмари. Он показался мне безразличным к моему горю – возможно, потому что в азиатской культуре смерть воспринимается по-другому.

Еще до прихода в британский Vogue я несколько лет несла ответственность за благосостояние сестры. После развода с мужем Джоном в 1962 году Розмари переехала из Мидлендса ко мне в Лондон, обосновавшись со своим рыжим котом сперва в моей съемной квартире на Понд-Плейс у Фулем-роуд, а потом и на Бофор-стрит в Челси. Я как раз собиралась переселяться туда, в свое первое собственное жилье.

Все попытки найти работу для Розмари оказались неудачными. Я устроила ее официанткой в Soup Kitchen, филиал Stockpot, но она выдержала там всего один день. Она и сама не знала, чем хотела бы заниматься. Она любила рисовать и какое-то время работала на дому: писала маленькие акварели с оранжевыми небесами и лиловой травой, все какие-то психоделические. Но по большей части пропадала в лондонских музеях – типичная сельская девчонка, после развода она так и не нашла своего места в обществе.

Поначалу семейная жизнь сестры складывалась вполне благополучно. Под Стратфордом-на-Эйвоне она обустроила потрясающе красивый и романтичный уголок для себя и Джона. Ivy Bank («Берег с плющом») представлял собой крохотный коттедж с традиционным английским садом в зарослях цветов и овощей, которыми она угощала местных ребятишек, обучавшихся у нее живописи. Это была не жизнь, а мечта. Если бы не одно «но» – у Розмари не было своих детей.

Если бы она выросла в Лондоне, то могла бы выйти в свет и привлечь внимание достойного поклонника. Или стала бы моделью и путешествовала, как я. Но, хотя она и окончила секретарские курсы машинописи и стенографии (столь популярные тогда среди девушек), из нее так и не получилась серьезная работающая женщина. Она рано вышла замуж и обрекла себя на роль провинциальной домохозяйки: занималась садом, рисовала, готовилась к появлению на свет детишек – чего так и не случилось… Все это было так далеко от карьеры в большом городе. Когда она приехала ко мне жить, то поначалу просто растерялась. У нее появилась привычка знакомиться на улице, причем с какими-то странными типами и даже наркоманами. С одним из них, бездомным бродягой, она расписалась в городском загсе чуть ли не сразу после знакомства, пока меня не было в стране.

В то время я часто ездила на съемки в Германию, и это было здорово, потому что там мне платили наличными. Я держала все деньги в ящике комода в спальне. Но однажды, вернувшись в Англию, я обнаружила, что наличные пропали – а с ними и в высшей степени подозрительный новый муж Розмари.

Вскоре после этого у сестры случился нервный срыв. Она прямо на улице упала в обморок, и ее доставили в госпиталь Cane Hill – мрачное заведение в лондонском пригороде Кройдон, где по углам жались психопатичные пациенты. Ее привязали к кровати и лечили электрошоком. Она пробыла там недели три, а потом ее опять понесло на улицу. И все повторилось сначала.