Моя свекровь Рахиль, отец и другие... - Татьяна Вирта Страница 23

Линия внутреннего диалога с совратителем-дьяволом дает дополнительные возможности писателю для анализа моральных качеств несгибаемой личности главного героя, выдерживающего тяжелейшие перегрузки, позволяет найти убедительные аргументы в пользу философской концепции романа, провозглашающего принципы гуманизма, как абсолютного идеала. Вплетаясь в общую полифоническую структуру романа, эта линия как бы раздвигает возможности художественной прозы М. Лалича, вмещающей в себя беспредельный действительный мир вместе с широкими просторами авторского воображения, фантазии, мечты.

Между тем сама природа родного края не даёт пропасть Ладо Таёвичу, – на его пути попадаются ягоды, птичьи гнезда с яйцами, а не то он слышит журчание ключа, выбивающегося из-под валуна и, приникнув к нему, напивается целебной водой. Он отгоняет от себя призрак совратителя-дьявола и, укрепившись в своем сознании свободной личности, находит в себе внутренние силы, чтобы верить в прекрасное будущее, где нет места насилию и предательству, порабощению и вражде. Ладо Таёвич не тот человек, чтобы сдаться. Он выживет и продолжит борьбу до конца.

* * *

…И вот я снова в Херцег-Нови, в этом старинном городке на берегу Адриатического моря.

И снова передо мной Боко-Которский залив с величественным Ловченом вдали. На вершине этой горы мавзолей Негоша, святыни Черногории, и не знаменательно ли то, что гора эта с мавзолеем, чьи контуры едва угадываются в туманной дали, – смотрят на тот самый дом Михаило Лалича, в который я приехала.

Мы поднимаемся с ним по крутым лестницам старого города, построенного на горном склоне на разных уровнях и потому соединенного бесконечными переходами. Лалич знает тут историю каждого камня, источника, колодца и тем более каждого старинного здания или храма. Он живет здесь большую часть года, живет уединенно, рано вставая и самозабвенно предаваясь работе, чтению, размышлениям. Нередко с рюкзаком за плечами, – в нем фляга с водой, блокнот, ручка, – он отправляется в горы и проводит на облюбованном им месте долгие часы.

– Оттуда, с высоты, как-то понятнее все, что происходит внизу, – говорит он с застенчивой улыбкой. Немногословный, он все же иногда не прочь поговорить со мной о своих литературных пристрастиях, узнать, кто из его любимых авторов переводится у нас в стране, и что особенно нравится мне. К счастью, нас не разделяет языковой барьер, так как стараниями нашего преподавателя И. И. Толстого я довольно сносно освоила сербскохорватский язык, да к тому же Михаило Лалич немного понимает по-русски. У нас все-таки одни славянские корни. Он достает с ближней полки «Казаков» или «Братьев Карамазовых» и, зачитывая нам с Миленой куски из них по-сербски, делает закладки, чтобы они были у него под рукой, когда понадобится. Тут же рядом стоит «Тихий Дон» – любимый роман Лалича, к которому он также постоянно возвращается. «Тихий Дон» Шолохова и «Сто лет одиночества» Маркеса он относит к «локальным» явлениям литературы, кровно связанным с той землей, чья судьба стала главной темой творчества писателя и, в конечном счете, судьбой его собственной жизни.

И еще одно имя занимает особое место в творческой лаборатории писателя, остро чувствующего тенденции современной художественной прозы. Это Т. Манн, – несомненная перекличка художественных приемов в «Докторе Фаустусе» и «Лелейской горе» говорит о том, что оба эти писателя черпают идеи из одного и того же источника, питающего их вдохновение.

Случается, я провожу в гостеприимном доме Лалича и его жены Милены по несколько дней, стараясь не мешать ему работать и всё же используя каждую свободную минуту для общения. Поводом для нашего, сначала письменного, знакомства явилась публикация небольшого рассказа Михаило Лалича «Пастушка» в журнале «Огонек», которую мне удалось осуществить где-то в конце пятидесятых годов. С этого рассказа все и началось. История партизанской связной, о которой писатель повествует с такой затаённой тревогой, с таким любованием гордой и отважной девушкой, что она поневоле волнует и захватывает читателя. В редакцию журнала «Огонёк», тираж которого составлял около трех миллионов, стали приходить письма читателей с просьбой напечатать что-то еще из творчества этого писателя. И таким образом никому не известное до той поры имя Михаило Лалича перекочевало в редакции крупнейших столичных издательств и заняло там прочное место. Тиражи его книг зашкаливали за сотни тысяч экземпляров, соответственно и читательская аудиторая была довольно обширной.

А сам Михаило Лалич стал желанным гостем в нашей стране. Он получал приглашения от Союза писателей СССР, которые в те годы щедро рассылались дружественным нам авторам, печатавшимся в СССР. Прием по высшему классу обозначал: заселение в одной из престижных гостиниц, машина с водителем на весь день, суточные и непременный визит к кому-нибудь из секретарей СП. Беседа с помощью переводчика, кофе, чай, не менее тридцати минут. Личность Михаило Лалича вызывала искренние симпатии. Он был известен у нас не только, как автор нескольких книг, но и как участник партизанской войны, имевший в ней и героический и горький опыт.

Михаило Лалич родился в октябре 1914 года (в этом году будет столетний юбилей со дня рождения писателя) в Черногории, в селе Трепча под Андриевицей. После окончания гимназии поступил на юридический факультет Белградского университета, и здесь примкнул к революционному движению, за что несколько раз подвергался арестам. С первого дня войны в рядах народно-освободительной армии сражался с немецкими захватчиками. В безвыходной ситуации окружения, практически безоружный, попал в плен… Это произошло в 1943 году.

Сейчас, когда Михаило Лалича давно уже нет в живых и прах его, по его завещанию. развеян над Адриатическим морем, я с содроганием пишу эти строки, зная, какую боль причинил писателю этот вынужденный шаг. В нем он каялся всю свою жизнь, стараясь искупить его праведной жизнью и самоотверженным трудом.

Но в чем, собственно, должен был каяться этот уникальный человек? В том же году, перемещенный в лагерь для военнопленных в Салониках, он совершает фантастический по своей дерзости побег из лагеря и, каким-то чудом пробившись в горы, соединяется там с греческими партизанами. В 1944 году ему удается переправиться в Черногорию и снова взяться за оружие.

После окончания войны он был директором «ТАНЮГа», вещавшего на Черногорию, потом редактором газеты «Борба» и, наконец, редактором издательства «Нолит».

Печататься начал ещё во время войны. Наравне с такими писателями, как Иво Андрич, Мирослав Крлежа, Милош Црнянский, Бранко Чопич, он был признанным классиком в Югославии (как называлась эта страна до распада), однако же надувать щёки и делать важный вид было ему совершенно не свойственно. В массивную дверь начальственного кабинета у нас в Союзе писателей со смущенной улыбкой входил невысокий, худощавый человек, чем-то с первого взгляда располагавший к себе собеседника. После протокольных, впрочем, вполне сердечных, рукопожатий и краткого разговора о том, как он устроен у нас тут в Москве и нет ли у него каких-нибудь желаний, Михаило Лалич покидал кабинет с видимым облегчением, и мы с ним направлялись по делам.

В тот день ему предстояло получить гонорар в бухгалтерии издательства «Прогресс». Приезжаем, Лалич подает свою платёжную квитанцию в окошечко, и вдруг я чувствую, что там начинается какая-то паника. В чём дело? Оказалось, в конце рабочего дня у кассира осталась одна мелочь. Была у нас такая валюта – рубль наших советских времен. И вот в них-то кассир и намеревался отсчитать Лаличу довольно-таки солидный гонорар за весьма увесистый том только что вышедшего романа.