Цвет винограда. Юлия Оболенская, Константин Кандауров - Л. Алексеева Страница 23

И опять, отступая за границы лирического содержания письма, нельзя не отметить существенные информационные характеристики, важные для поиска и датировки работ. Ясно, что «Воскрешение Лазаря» существовало в двух вариантах, написанных для Кандаурова (холст на картоне) и Радецкого с разницей примерно в год. Подобный случай удвоения работ не единственный, помимо акварельных набросков, которые Юлия Леонидовна посылала для «кандауровской галереи» в письмах. Словом, в письмах эскизы, этюды и картины Оболенской возникают не как фантомы – конкретные вещи, которые позволяют говорить о творческом наследии, забытом ли, утраченном? Верится, что его ждет судьба воскресшего Лазаря…

Роль и участие Кандаурова во всей многозначной сложности этого живописного спектакля, несомненно, ведущая: вдохновитель, наставник, заказчик, критик, продюсер. И конечно, герой романа и герой портрета, задуманного еще в Коктебеле и законченного в январе 1915 года. Константин Васильевич изображен на нем в рост, сидящим на фоне коктебельского пейзажа – парная рифма к ее автопортрету: «пусть хоть на стенке мы будем рядом» ^[154].

Судя по сохранившемуся наброску, Оболенская, как и в случае автопортрета, работала с использованием фотографии. Прием ученический, позволяющий строить композицию в условиях мастерской при отсутствии натуры и пейзажа, но, вероятно, единственно возможный при решении подобной задачи. Рождение портрета прописано в письмах настолько отчетливо (о, сила слов!), что возникает ощущение виденного. И опять все то же упование, что такое – вдруг! – может случиться в реальности.

19 сентября 1914. Санкт-Петербург

Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› Золотое солнышко, лучше ли тебе? Неужто приедешь? Пожалуй, ты уже застанешь «Цвет винограда», т. к. заставила себя снова взяться за работу, думая, что она лучше, чем слезы, поможет мне загладить хоть сотую долю моей непоправимой вины. Теперь весь холст уже покрыт, гамма выясняется. Кажется, все чуть-чуть ярче этюда. Денька через два, вероятно, можно будет тебе изобразить эскиз в маленьком виде в письме. ‹…› Радость моя, виноградный мой цветочек, ты знаешь, я все-таки не пейзажист и не без радости думаю о переходе к портрету. Не знаю, будешь ли доволен пейзажем. Я покажу тебе, когда приедешь, и ты мне все скажешь, что плохо. Если он тебе не понравится – уничтожу или вообще поступлю, как ты велишь, т. к. собственно автор – ты, а я только исполняющий должность, да и то, верно, плохо – как бы расчет не получить! С какой жадностью я возьмусь за твой портрет! Но представь, нечто невероятное: сейчас я не притрагиваюсь ни к чему другому, как к этому пейзажу, это так не похоже на меня, вечно рвущуюся сразу в четыре стороны, и случилось только оттого, что хочется скорее дать тебе отчет о нашей работе. Со следующими будет так же, уж это я вижу – раз сдержалась, смогу и дальше. ‹…› Благодарю за все, радость моя, – за жизнь, за работу, за любовь. ‹…› ^[155]

20 сентября 1914. Москва

К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Ты вполне совпала с моим желанием относительно моего портрета, т. к. я все себя удерживал, чтобы не написать тебе о своем желании и не сбить настоящую работу. Когда кончишь «Цвет винограда», тогда займись моим портретом. ‹…› Жду эскиза пейзажа, а потом буду ждать эскиза портрета. Только прошу не жульничать и не рисовать в письме, а на отдельной бумажке. Будь здорова, моя дорогая и любимая. ‹…› ^[156]

27 сентября 1914. Петроград

Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› Я думаю завтра закончить пейзаж для Ф<едора> К<онстантиновича> ^[157] (ах, он, как и все, – для тебя, собственно!). И тогда займусь портретом. Когда думаю о нем, даже сердце замирает – так, с одной стороны, ясно мне, что нужно, а с другой – легко испортить и трудно сделать. Придется устроить много подготовительных работ; и к лучшему отсутствие холста. Я так ясно вижу голубую эмаль полыни и золото земли под ней, все как драгоценные камни. И длинные голубые глаза, светлые, как огонь; и все формы простые, трудные и прекрасные. Песчаные дали за светлым и горячим цветом щеки. Желтую белизну ткани. Но как трудно согласовать все это. Многим очень интересным придется пожертвовать для другого, более важного. Наверное, долго буду сердиться на себя за рисунок лица. Но я думаю, что когда так ясно представляешь себе, то нельзя потерять этого. ‹…› ^[158]

28 сентября 1914. Москва

К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Описание моего портрета мне невероятно нравится, т. к. ясно вижу его уже оконченным. Чудесно! Только не торопись писать, пот<ому> что потом что-нибудь не поправить, и ты будешь сердиться, а этого я не хочу. Я хочу, чтобы ты писала его радостно и с известным покоем. ‹…›

Моя дорогая Юля! Как хорошо на свете, как чудесен Божий Мир и как прекрасно искусство. Все хорошо кругом, и я себя чувствую сильным и молодым. ‹…› ^[159]

8 октября 1914. Петроград

Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› Медленно, но подбираюсь к цвету твоего будущего портрета. Сейчас самая неблагодарная работа: на маленьких клочках пробую отношения, перемазываю их до конца, так что вид этих эскизов плачевный и нарисовать пока нечего. Будет гораздо приятнее, когда, выяснив все точно, начну действовать уже на самом портрете – будут видны результаты. Но сегодня, кажется, мне удалось кое-что найти в гамме, так что завтра попробую это на чистом клочке, этюд уже весь лоснится, и только моя фантазия разбирается в нем. ‹…› ^[160]

17 октября 1914. Петроград

Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› Ты отвечаешь о портрете и, верно, уже знаешь, мое солнышко, что я не согласилась на закат, и в пейзаже останется утро или какое-то немеркнущее светлое время дня. Сзади будет нежная охра и зеленая земля светлых долин, а спереди – густое красноватое золото почвы с фиолетовой полынью (не голубой, чтобы не мешала глазам). И голубые цветы милых моих глаз останутся единственно голубыми на всем холсте, как было решено еще в апреле, помнишь? Рубашка будет белой, с желтизной; в теле – киноварь в тенях – разные фиолетовые. «Пьедесталы» твои уйдут в тени черно-зеленых оттенков – в свету зелено-серые. Пейзаж закатный в окончательном результате не подошел к тебе: меня все мучила светлая сказка в меловых и песчаных цветах за милой спокойной головой с длинным разрезом голубых глаз. Вышло даже без натяжки, т. к. охра вполне отвечает даже реализму пейзажа. В твоем этюде пески сделаны не светлой охрой, а жженой охрой, розоватой с примесью фиолетового – это пришлось удалить, чтобы не мешать лицу, но и желтая охра возможна в передаче песка. Остальное остается похожим, только будет немного перестроено под охру. Только неба я, кажется, вовсе не сделаю – оно будет все в глазах. Сегодня я нарисовала уже на холсте подробный, но уменьшенный эскиз. Завтра начну его писать, как выше рассказала тебе. Он будет генеральной репетицией, и после него все будет решено. ‹…› ^[161]