Занимательная медицина. Развитие российского врачевания - Станислав Венгловский Страница 23

Все это случилось где в самом начале августа месяца 1776 года.

Отправился он на свои средства, накопленные его неусыпными трудами. Однако денег у него хватило совсем ненадолго. Уже на следующий год последовало его собственноручное отчаянное письмо, адресованное на имя Президента тогдашней российской государственной медицинской коллегии.

Эту должность в то время занимал как раз Алексей Андреевич Ржевский, будущий тайный советник, сенатор, задушевно, а теперь, еще с ранних лет друживший Гаврилой Державиным, Александром Сумароковым и другими своими современниками. В своем письме неосторожный такой путешественник, а ныне ставший студентом, просил погасить свои долги, которые и без того все уже увеличивались и увеличивались.

Сенатор Ржевский никак не мог отойти от поразившей его внезапной смерти своей жены, которая умерла в каких-то крайне патологических родах ^[36]…

И только лишь в мае 1778 года вышел, наконец, давно ожидаемый правительственный указ о погашении постоянно растущих долгов Даниила Самойловича за счет российского государственного казначейства…

В том же, 1778 году, ему удалось составить и опубликовать в России, на русском же языке, свое пространное руководство под названием «Деревенская и городская повивальные бабки». В своем сочинении, даже книге, он рассуждал как о различии, так и сходстве между ними обеими.

Одновременно с этим он выпустил еще одну книгу, уже строго предназначенную «для простого народа» – о лечении бешенства, которое тогда поражало многих крестьян…

* * *

Диссертацию же ему удалось защитить в голландском городе Лейдене в 1780 году. Она получила название Tractatus de sectione symphyseae ossium pubis et sectionem Caesareum (трактат о рассечении лонного сращения и о кесаревом сечении). То есть, – темой его работы стало тоже оперативное вмешательство при проведении родов.

За отличную защиту своей диссертации и проявленные при этом великолепные знания, – врач Данило Самойлович Самойлович был удостоен степени доктора медицины.

После успешной защиты своей докторской диссертации он продолжил знакомство с разными европейскими странами: исколесил почти всю Западную Европу, – побывал даже в Австрии, Англии, Германии…

Живя в Париже, познакомился он с недавно приехавшим из солнечной Италии, но как-то уже прижившимся там, известным русским скульптором и художником – Феодосием Федоровичем Щедриным.

Тот долго и внимательно слушал своего московского соотечественника. Скульптор же, сам ученик француза Кристофа Габриэля Аллегрена (Аллегри), сильно заинтересовался его слишком одухотворенным лицом. Он и вылепил его своеобразный, однако, довольно выразительный барельеф…

Впоследствии художник – некий Елисей Иванович Кошкин, уже после отъезда самого врача Самойловича на родину, в 1785 году, по этому, довольно яркому оригиналу щедринской лепки, – выполнил его такой же, весьма выразительный портрет, в результате всего этого мы и имеем теперь более или менее четкое представление о его тогдашнем внешнем облике. Был он, кажется, еще в ту пору, – уже достаточно лысоват…

* * *

В это же время Самойлович написал несколько крупных работ, припоминая московскую чуму 1771 года. Еще в августе 1783 года он передал их французским издательствам, и они были изданы в 1785 году, уже после отъезда самого врача на его родину, в Россию.

Естественно, эти работы увидели свет также на французском языке, которым врач Самойлович овладел уже совершенно безукоризненно.

Одновременно Самойлович написал письмо императрице Екатерине II, также на французском языке, в котором просил ее дозволения об организации им специальных школ для отечественных акушерок.

Однако – так и не дождался от нее ответа.

Очевидно, императрице было некогда отвечать на вздорные письма какого-то врача-акушера, не заслужившего себе еще никакого почета и мнимой, хотя бы, известности.

* * *

Что же, заграничное путешествие его продолжалось более семи лет.

В 1783 году Даниил Самойлович возвратился назад на родину, теперь уже – в Санкт-Петербург. Его встретили довольно прохладно, если не сказать – даже совершенно холодно.

Слишком долгой была его сильно затянувшаяся отлучка…

Есть сведения, что он сразу же приступил к созданию в Петербурге какой-то венерологической консультации для женского пола… По правде сказать, вся его жизнь и в дальнейшем, отныне – была направлена только на улучшение человеческого здоровья…

И это – несмотря на то, что ему по-прежнему, в течение нескольких, даже очень нетерпимо-долгих месяцев пришлось просидеть без работы, поджидая какую-нибудь вакансию, лишь понапрасну мечтая хотя бы о должности простого полкового врача.

Впрочем, у него даже промелькнули, скользящие частной его переписке, а не лучше ли будет, если он вообще навсегда оставит родину и поищет себе счастья где-нибудь за границей… Он даже подумывал о службе во французском Париже… А что же, французским языком он уже овладел достаточно хорошо, может выступать и на каких-нибудь съездах, перед массой французских коллег-врачей…

Несомненно, он знал, что приезжающие после учебы в иностранных университетах и академиях, – в Петербурге подвергаются повторному экзамену, однако – ни о каких даже приготовлениях насчет этого, – он так и не замечал.

Он был по-прежнему абсолютно никому не нужен…

В невыносимой горечи он жаловался своему другу Амбодику, с которым его роднила стипендия, получаемая от вполне зажиточной, даже откровенно богатой княгини Голицыной. Живя в Париже, он часто приходил к ее дому… Вспоминал частенько о ее дружбе с французской трагической актрисой мадемуазель Клермон, об их так не сбывшихся мечтаниях о русской императрице Елизавете Петровне, под крыло которой француженке очень хотелось попасть, что, однако, не вышло никак…

Сама княгиня скончалась уже довольно давно, еще в 1761 году, а все же жизнь в ее фешенебельном доме продолжалась и без ее там присутствия… Вспоминал он также своего невольного друга Максимовича, теперь носящего иное прозвание – просто Амбодик…

* * *

Между тем – наступил уже 1784 год.

Императрица Екатерина II, проявляя всемерную озабоченность о положении своих новых подданных, живущих на только что присоединенных к империи местностях, написала к графу и светлейшему князю Потемкину, управлявшему по-прежнему всем югом Российской империи, – целое послание: «Пронеслись упорные слухи, будто в Херсоне твоем свирепствует сильная язва, и будто бы она пожирает большую часть работников <твоего> адмиралтейства. Сделай милость, сильной рукой примись за истребление оной…»

Еще больше подействовала на сознание светлейшего князя смерть вице-адмирала Федота Алексеевича Клокачева, главнокомандующего всем русским Черноморским флотом.