Последняя реликвия - Эдуард Борнхеэ Страница 23

— Я не сражаюсь с женщинами, — со снисходительной улыбкой, будто говорил с ребенком, ответил Гавриил. — Но знай ваш отец, с кем вы сейчас обретаетесь в лесу, он бы места себе не находил. И тысячу раз пожалел бы, что обрек на муки моего деда.

— Вы должны были бы жестоко ненавидеть меня!.. — воскликнула Агнес, скрестив руки на груди и отвернувшись.

— Нет, я не питаю к вам никакой злобы. Чему, кстати, сам удивлен. Я знаю, что в тех делах давнишних не может быть вашей вины. И сердце у вас доброе: вы майскому жуку не оторвали бы крылышки. Я охотно спас бы вас и из другой беды, во сто крат большей, но полагаю, — как вы и сами теперь понимаете, — что я могу быть вашим… спутником только пока это крайне необходимо.

Агнес была услышанным потрясена и подавлена. Она не знала, что и говорить в ответ.

Гавриил досказал:

— Но чтобы окончательно открылись ваши глаза и чтобы вы совсем уж убедились, насколько я заслуживаю вашей ненависти, выслушайте и еще кое-что: мой отец был русский, и всего несколько недель назад я сам состоял в русском войске, то есть был врагом вашего народа и орденского государства.

На лице у Агнес бледность сменилась краской.

— Значит, вы все-таки… — промолвила она, словно умирающая.

— Что?

— Тот, за кого вас принял юнкер Рисбитер…

— Русский шпион? — закончил Гавриил, слегка покраснев. — Нет, юная баронесса, я не шпион, ибо у меня нет намерений возвращаться сейчас к русским и рассказывать им о положении дел в здешнем краю. Не изменял я и своей Родине. Я честно сражался против немцев и шведов, и я так же, как любой эстонец, искренне желаю, чтобы владычество их в этой несчастной стране поскорее закончилось. Жизнь населения эстонской земли уже не может стать хуже, чем была под загребущей рукой немецких баронов. А под властью Москвы она могла бы улучшиться, ибо царь Иван Васильевич, прозванный Грозным, правда, очень крутого нрава, но народ его свободен ^[9], и перед суровостью царя трепещут прежде всего упрямые бояре, в то время как простой народ может жить в мире и благоденствии. Московские цари — большие ценители наук и искусств, поэтому они уже давно стремятся завладеть прибалтийскими землями и гаванями как воротами к западноевропейскому просвещению, и рано или поздно эти земли перейдут к ним. А тот, кто помогает русским в осуществлении этих намерений, сокращает бедствия нашей многострадальной Родины и приближает мирные, счастливые времена.

Гавриил произнес эти слова с большой убежденностью, почти торжественно, как пророчество, и во взгляде его блеснула искра подлинного вдохновения.

— Вы должны меня простить за некоторые мои слова! — сказала почему-то шепотом Агнес.

Вздох облегчения вырвался из ее груди, да глазах заблестели слезы — слезы, говорящие об искреннем добром отношении к своему спутнику. Она не хотела ненавидеть этого человека!

Довольно долго царило молчание, которое тяготило обоих. У Агнес аппетит совсем пропал; отдавшись своим, похоже, нелегким мыслям, она смотрела куда-то на травы, на лес. Между тем Гавриил молча закончил свой завтрак и прилег отдохнуть в мягкой траве, подперев голову рукой. Он не решался поднять глаза на Агнес; он чувствовал некую неловкость от того, что позволил себе все эти страстные речи, могущие напугать беззащитную слабую девушку, и был он недоволен собой.

«Какой дьявол заставил меня все выболтать? — с сожалением думал он. — Разве не было бы много лучше, если бы Агнес принимала меня за отпрыска какого-нибудь немецкого графа и с полным доверием отдала бы себя под мою защиту?.. А теперь настроение ее вконец испорчено, дружба наша разрушена, доверие утрачено».

Гавриил не знал, как ему быть дальше.

«Удивительно, что она еще терпит мое присутствие. Как я все-таки еще молод и неосмотрителен, да и сердце у меня, видно, черствое, если я смог столь необдуманно огорчить и испугать несчастную, всеми покинутую девушку… Правда, я не должен возлагать всю вину на себя. Почему она так кичилась своим происхождением? Кровь во мне вскипела. Но глупость сделана, и я должен постараться как-нибудь ее исправить. Мне жалко Агнес. Как она, вероятно, в глубине души теперь меня презирает и ненавидит!..»

Но когда Гавриил немного погодя осмелился поднять на свою спутницу глаза, он с безмерным удивлением увидел, что лицо Агнес не выражает ни гнева, ни презрения.

Правда, она немного побледнела, но лицо ее оставалось спокойным, взгляд, который она обратила на Гавриила, был полон нежного участия.

— Расскажите мне о своей жизни, — попросила Агнес тихо. — Коль уж начали…

— О моей жизни? — воскликнул Гавриил с удивлением и с облегчением. — Что мне еще о ней рассказывать? Вам, милая фрейлейн, уже известно, кто я и чего стою. Я полагал, что у вас нет ни малейшего желания что-либо еще узнать о таком человеке, как я. Разве не достаточно я уже напугал вас?

Агнес серьезно покачала головой.

— Вы помогли мне бежать, господин Габриэль, вы спасли мне честь и жизнь; вы заботитесь обо мне. Но по тому, что мне известно о вашей жизни, я совсем не могу судить, кто вы и чего вы стоите. Вы ведь не какой-нибудь заурядный человек, о всей жизни которого можно рассказать в двух-трех словах… Как о жизни уже известного вам Рисбитера, — она улыбнулась. — Говорите что хотите, но я пока остаюсь при убеждении, что вы зачем-то стремитесь принизить себя в моих глазах. Расскажите мне все, и тогда я сама увижу, что мне думать о вас и пугаться ли вашего общества. Или вы скрываете какую-нибудь тайну и боитесь предательства с моей стороны? У вас нет доверия ко мне? Это напрасно. Я могу хранить тайны и держать слово.

— Я никакой тайны не скрываю.

— Отчего же тогда вы не хотите удовлетворить мое любопытство? — настаивала Агнес. — Вспомните, Габриэль, вы же сами вызвались быть моим слугой и обещали повиноваться мне. Разве вы уже забыли, что я — строгий юнкер Георг фон Мённикхузен, который не потерпит непослушания и упрямства своего слуги.

— Что правда, то правда, — улыбаясь, согласился Гавриил. — Каждый хозяин вправе требовать от слуг, чтобы те докладывали ему о своих проделках. Так выслушайте же, юнкер Георг, если у вас хватит терпения, повесть о жизни вашего верного оруженосца Габриэля. А уж занимательная она или не занимательная — вам решать.

Агнес, покраснев от радости, кивнула ему, скрестила руки на коленях и приготовилась слушать.

И Гавриил, решивший ей полностью довериться, начал свой рассказ…

— …Двадцать восемь лет тому назад, за десять лет до начала великой Ливонской войны, жил в долине реки Ягала, пониже большого водопада, на хуторе Ору всем известный охотник и рыболов по прозвищу Оруский Юхан, жил он там со своей женой и единственной дочерью. Несмотря на то, что Оруский Юхан считался крепостным монастыря Бригитты, жил он как вольный человек, выплачивал еженедельно монастырю свою крепостную дань добытыми дичью и рыбой. Но остальную, большую часть своей добычи он продавал в Таллине, заодно привозил оттуда нужный крестьянам товар и стал мало-помалу весьма зажиточным человеком. Он свободно говорил по-немецки, умел читать и писать, а если требовалось — умел он и обсчитать таллинских купцов, которые, тем не менее, его очень ценили. Шла молва, что у него в устье реки спрятано небольшое судно, на котором он даже плавал в Финляндию торговать. Зная, что он богат, многие давно советовали ему выкупиться из крепостного состояния. Оруский Юхан не отвечал на это ни «да», ни «нет», только отмахивался от советчиков и давал понять, что дожидается лучших времен. Нужно еще здесь сказать, что он был хороший семьянин и нежно, всем сердцем любил жену и дочь.