История Смутного времени в России. От Бориса Годунова до Михаила Романова - Александр Нечволодов Страница 23

Ослепленный успехами самозванца, Сигизмунд полагал, что ему следует жениться на девушке познатнее, чем Марина, и, кажется, выразил это Власьеву, желая, по-видимому, выдать за Расстригу свою родную сестру; скоро, однако, король оставил эту затею, так как все более и более разочаровывался в своем ставленнике; к тому же из Москвы к нему прибыл какой-то швед с тайным поручением от царицы Марфы, который сообщил королю, что занявший Московский стол не ее сын. Затем прибыл в Польшу и дворянин Безобразов, тайно передавший вернувшемуся из Москвы Гонсевскому, что Шуйский и Голицын жалуются на короля, зачем он навязал им в цари человека низкого и легкомысленного, притом тирана и распутного, ни в каком отношении не достойного престола; Безобразов передавал также, что бояре хотят свергнуть Отрепьева и посадить вместо него королевича Владислава – юного сына Сигизмунда. Узнав про это, Сигизмунд сообщил, что он очень жалеет, что ошибся в Димитрии, по вопросу же об избрании Владислава – предоставляет все воле Божией.

Слухи о непрочности положения Лжедимитрия были переданы королем и Юрию Мнишеку; по-видимому, они его несколько смутили. Однако он сильно нуждался в деньгах, а потому переговоры о сватовстве продолжались; 1 ноября Афанасий Власьев вручил ему вместе с роскошными подарками от будущего зятя полмиллиона рублей чистыми деньгами, а несколько позднее – секретарь Бучинский – еще 200 000 червонцев.

Наконец, 10 ноября в Кракове состоялось, в присутствии короля, с большой торжественностью и пышностью, обручение Марины по католическому обряду. Лицо жениха представлял Афанасий Власьев; он поражал всех своим простодушным поведением.

Хитрый Афанасий Власьев вел себя таким образом, по-видимому, не без задней мысли: он хотел показать полякам и королю, как высоко чтут на его Родине звание государя, и этим как бы корил и Сигизмунда, что с ним его подданные обращаются чересчур запросто. Отказ его от еды может быть также объяснен обидою Власьева, что королю и его семейству подавали есть на золотой посуде, а Марине и ему, изображавшему лицо царя, – на серебряной. Эта обида должна была возрасти в сильнейшей степени, когда, после танцев, в которых участвовала Марина по окончании обеда, Мнишек подвел свою дочь к королю и приказал ей пасть ему в ноги, чтобы отблагодарить его за все благодеяния. Оскорбленный таким унизительным поведением будущей царицы Московской, Власьев тут же высказал это канцлеру Льву Сапеге.

После обручения Власьев требовал, чтобы Марина немедленно ехала в Москву. Но ни она, ни отец ее не спешили. Последний, несмотря на полученные огромные подачки, требовал все денег и денег для устройства своих дел и занимал их даже у Афанасия Власьева, а Марина была недовольна слухами о Ксении Годуновой, не отвечала жениху на письма и требовала ее удаления. Желание ее было исполнено: несчастная Ксения была пострижена под именем Ольги, а затем сослана в далекую пустынь на Белоозеро, терпя затем в течение многих лет всевозможные унижения.

В это же время шла сложная переписка в среде католического духовенства относительно просьбы Лжедимитрия – разрешить Марине в день венчания на царство причаститься по православному обряду и поститься по средам; Папа передал рассмотрение этого вопроса высшему инквизиционному судилищу в Риме, и оно высказалось против. Но, конечно, этот отказ нисколько не помешал предстоящему браку.

Приготовления к путешествию Мнишеков заняли три месяца. С ними выехало в Москву множество самого разнообразнейшего люда. Ехал брат Марины – Станислав, брат самого Мнишека – Ян, Константин Вишневецкий, несколько членов семьи Тарло, родственников матери Марины, и другие представители польской знати. «Охмистром» (гофмейстером – управляющим двором) будущей московской царицы был пан Стадницкий, а «охмистриною» – пани Казановская. Много было и латинского духовенства, в том числе иезуит Савицкий и, как его называет Валишевский, «веселый патер Анзеринус», он же ксендз Гусь. Затем было также 20 музыкантов и огромное количество торговцев, суконщиков, аптекарей, цирюльников – всего до 2000 человек. Каждый из членов этого сборища, сопровождавшего Марину к венцу, ехал с тем, чтобы возможно лучше поживиться в Московском государстве. Ксендзы рассчитывали обратить скоро весь русский народ в латинство, а остальные – знатно повеселиться и нажить большую деньгу.

Зная беспримерную страсть Лжедимитрия к мотовству, старая Анна Ягеллонка, вдова Батория, тоже хотела поправить свои дела за счет царской казны и послала важного пана Немоевского продать Расстриге свои драгоценности по хорошей цене.

Отъезд из Самбора состоялся 20 февраля. Ехали неторопливо, с многочисленными остановками, причем на трех из них – в Минске, Смолевичах и Борисове – Мнишек получал от нетерпеливого жениха щедрые присылки денег.

10 апреля в Лубне, близ литовской границы, Михайло Нагой и князь Рубец-Мосальский приветствовали высоких гостей от имени царя и объявили Марине, что он ничего не пожалеет, чтобы обставить ее путь возможными удобствами; действительно, одних только мостов по дороге было выстроено 540. В Смоленске Марину встретили великолепные сани, обитые соболями; в Вязьме Мнишек расстался с дочерью и поехал вперед в Москву.

В Можайск, во время остановки Марины, по некоторым известиям, к ней приезжал Лжедимитрий и провел с невестой двое суток. Наконец, перед самой Москвой, в деревне Мамонове, жених опять явился ночью и виделся с нею в присутствии ее спутниц.

24 апреля Юрий Мнишек прибыл в Москву и был встречен с большим торжеством. Лжедимитрий выслал ему навстречу Петра Басманова, одетого гусаром, с отрядом боярских детей, а также и великолепных коней, причем седло будущего царского тестя было оковано чистым золотом; при въезде в Кремль были расставлены войска.

1 мая Марина прибыла под Москву и расположилась со свитою в великолепных шатрах, где была встречена знатнейшими сановниками. На другой день последовал ее торжественный въезд в столицу. Она ехала, приветствуемая звоном колоколов и громом пушечных выстрелов, в великолепной карете, отделанной серебром и запряженной десятью лошадьми, расписанными краской под тигровую масть. Впереди кареты ехал верхом сам старый Мнишек и шли отряды польской пехоты и гусар, а по обеим сторонам улиц, сдерживая напор несметной толпы, стояли войска: московские стрельцы и дворяне, польские жолнеры, немецкие алебардщики и отряды казаков; их лично расставлял сам царь, скрытно разъезжавший затем среди народа, чтобы наблюдать за въездом своей нареченной. Говорят москвичи, опять как год тому назад при въезде нового царя, были неприятно поражены внезапно поднявшимся сильным вихрем.

Необычайной должна была им казаться и внешность их будущей царицы: она была в бальном французском платье, узко перетянутом в поясе, со взбитыми и поднятыми вверх волосами и огромнейшим воротником, почти в аршин в поперечнике. Конечно, многочисленные драгоценные камни, которые носили прежние московские государыни, уже блистали на ней.

Невеста должна была жить в помещении инокини Марфы, мнимой матери царя, в кремлевском Вознесенском монастыре. Когда поезд ее остановился у врат обители, то Марина, выходя из кареты, приказала сопровождавшему ее хору польских музыкантов сыграть польскую народную песню. Музыка, конечно, тотчас же грянула, к полному смущению всех присутствующих русских людей.