ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции - Игорь Симбирцев Страница 23

На этой истории стоило остановиться столь подробно даже независимо от дела Каплан и его роли в начале кампании «красного террора». Здесь один из первых ключевых узлов сложной истории взаимодействия советской власти и ее служб госбезопасности. Это был недолгий период романтически-кровавой фазы советской истории, и часть руководства ЧК еще считала себя носителем некоей революционной истины, имеющей право столь яростно оспаривать решение верховной власти в Кремле, видимо полагая это право происходящим от собственных заслуг в революции и определенного стиля военной демократии ленинской Советской России. Очень скоро таким отношениям придет конец, и власть просто встроит органы советской госбезопасности в свою машину в качестве послушного механизма. В истории же с Петерсом и Каплан упрямство законника в чекистской кожанке было сломлено еще быстрее. Уже утром 3 сентября на Лубянку явился конвой во главе с комендантом Кремля Мальковым и едва ли не силой по указанию Свердлова отобрал арестованную у чекистов Петерса, продолжавшего твердить о букве закона и необходимости продолжать следствие. Петерс так с этим и не смирился, от ВЧК решение о расстреле подписывал вместо него член коллегии этой спецслужбы Варлам Аванесов, перед уходом в чекисты работавший как раз при Свердлове во ВЦИК одним из свердловских заместителей.

В свете этого спора становится понятно, почему Каплан вопреки очевидной логике и практике тех лет расстреливали в Кремле не чекисты, а кремлевский комендант из революционных матросов Мальков и зачем-то увязавшийся с ним участвовать в казни женщины пролетарский поэт Демьян Бедный. Каплан была расстреляна в тот же день, ее тело Мальков сжег в кремлевской подсобке, любознательный поэт Демьян Бедный при этом упал в обморок, а масса вопросов и недоговоренностей в этом деле осталась, порождая все новые версии о заговорах.

В том числе, например, и довольно экстравагантную версию о заговоре против Ленина самого Свердлова, о борьбе фракций в верхушке большевиков (наиболее расширенно эту версию разрабатывал историк советских спецслужб Ю.Г. Фельштинский, полагая главным подозреваемым именно Свердлова), в которой ЧК могла и не участвовать, а потому так сопротивляться свердловским инициативам быстрого расстрела. И сейчас странная позиция Свердлова, едва ли не одновременно с прозвучавшими на заводе Михельсона выстрелами в партийного вождя озвучившего обвинение партии эсеров, а затем столь истово настаивавшего на свертывании дела и расстреле Каплан, вкупе со странной историей с сейфом Свердлова, приковывают к нему внимание многих исследователей как к подозреваемому в организации этого покушения на Ленина:

«Так почему же Свердлов так торопился? Почему так старательно заметал следы? Одни считают, что убивать Ленина никто не собирался, а его кровь надо было пролить для того, чтобы организовать красный террор. Другие уверены в том, что Свердлову, в руках которого к лету 1918 года была сосредоточена вся партийная и советская власть, необходимо было стать еще и Председателем Совнаркома, то есть главой правительства, а эту должность занимал Ленин. Вот Свердлов с помощью преданных ему и недовольных Лениным лиц из чекистской верхушки и организовал Ильичу, как тогда говорили, «почетный уход из жизни смертью Марата». Подчеркиваю, это – версии, правда никак не опровергнутые, но всего лишь версии. Я ни в одну из них не верил, пока не обнаружил в одном из архивов уникальный по своей мерзости документ. Оказывается, еще в 1935 году, то есть через шестнадцать лет после довольно странной смерти Свердлова от испанки, тогдашний нарком внутренних дел Генрих Григорьевич Ягода (он же Енох Гершенович Иегуда) решился вскрыть личный сейф Свердлова. То, что Ягода в нем увидел, повергло его в шок, и он немедленно отправил Сталину секретную записку, в которой сообщал, что в сейфе обнаружено: «Золотых монет царской чеканки на 108 525 рублей, 705 золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями. Чистые бланки паспортов царского образца, семь заполненных паспортов, в том числе на имя Я.М. Свердлова и его родственников. Кроме того, царских денег на сумму 750 тысяч рублей…» Так что дыма без огня не бывает. Один из большевистских вождей по фамилии Свердлов на поверку оказался то ли взяточником, то ли коррупционером… Нет никаких сомнений, что, как только у стен Москвы оказался бы первый казачий разъезд, человек с партийной кличкой Макс, он же Малыш, Андрей и Махровый, открыл бы свой неприметный сейф, побросал бы его содержимое в чемодан и рванул бы туда, где не требуют партийных характеристик, а интересуются лишь суммой банковского счета». [1]

Петерс же исходом этого спора и свертыванием расследования о выстрелах на заводе Михельсона был подавлен. Если верить тем же дошедшим до нас его дневниковым блокнотам, в момент приезда за обреченной Каплан Малькова с солдатами он колебался между тем, не застрелить ли Каплан при них самому или не отказать ли пришедшим и защищать Каплан для дальнейшего следствия с оружием в руках, «а затем застрелиться самому», – мрачно видит итог такой своей акции Петерс.

В свете вышесказанного здесь в искренность Петерса можно поверить, и версия участия ЧК в разыгранном фарсе с покушением на Ленина становится совсем зыбкой. Уж если бы такой заговор под режиссурой председателя советского ВЦИК и второго после Ленина человека в партии большевиков Свердлова и был, то явно не вся верхушка ВЧК оказалась в него посвящена или дело вообще организовывалось в обход ЧК. Хотя при всем этом необходимо заметить, ни Фельштинский, ни Сопельняк, ни другие обвиняющие в организации этого покушения Свердлова историки так и не привели против Якова Михайловича никаких убедительных улик его вины, каким бы отталкивающим ни являлся его образ. История со вскрытым Ягодой годами позднее свердловским сейфом и его занятным содержимым – это правда, но лично я не очень понимаю логики такого мостика перехода: будь Свердлов трижды взяточником и безыдейным вором, собиравшимся сбежать за рубеж в случае краха ленинцев, – как из этого следует его авторство в покушении на своего шефа.

Петерс же переживал в этой истории, похоже, больше всех. И переживал явно не за расстрелянную Каплан, а за попранную, по его мнению, революционную справедливость и отказ считаться с озвученной им позицией ВЧК, за это поражение в споре с властью в лице Свердлова, включившей, говоря нынешними словами, в этот спор административный ресурс. Пе-терс даже написал в личном дневнике, что в тот день, отдав Каплан на расстрел, он перестал быть праведником и потерял право быть чему-то судьей.

В этой драматичной и запутанной подковерной борьбой эпопее особенно интересна именно нестандартная для многих последующих поколений чекистов принципиальная позиция Петерса. Яков Христофорович Петерс, второй человек в ВЧК в первые ее годы за спиной Дзержинского, одна из лучших иллюстраций всего этого «романтического среза» первого поколения чекистов, олицетворяемого также Лацисом, Блюмкиным, Трифоновым, Атарбековым, Скрыпником, Манцевым, Евсеевым и подобными им дзержинцами первого призыва. К ним же явно относился и убитый в 1918 году Урицкий, даже фактом своей смерти оказавший ЧК посмертную услугу, позволив развязать ей руки в «красном терроре». По воспоминаниям многих, глава Петроградской ЧК, как и Петерс, мог спокойно визировать длинные списки обреченных на смерть, но был зациклен на соблюдении революционной законности, даже запрещая своим сотрудникам пытки при допросах. Он мог позволить себе в начале 1918 года отпускать царских сановников, как бывшего при царе премьер-министром Коковцова, поскольку они «не были уже опасны советской власти и могли бы стать свидетелями на народном суде над Николаем Романовым», но спокойно приказал казнить молоденьких юнкеров из Михайловского училища. И тот же Урицкий приказал держать под арестом как заложников великих князей Романовых, которых ЧК в Петрограде должна была бы казнить в случае теракта против кого-либо из советского руководства страны – их и расстреляли в начале 1919 года в качестве мести за убийство самого Моисея Урицкого. Некоторые фанатики из питерской ЧК даже просили Дзержинского прислать из Москвы нового начальника Петроградской ЧК, обвиняя Урицкого в мягкотелости, а он просто, как и Петерс, был фанатиком революции иного рода, с той самой «извращенной системой своих понятий о законности» по Конквесту.