Как Париж стал Парижем. История создания самого притягательного города в мире - Джоан Дежан Страница 23

И тем не менее гражданская война оказалась скорее конструктивной, чем деструктивной. Она сделала Париж еще более открытым. Чтобы узнать последние новости, обсудить происходящее и решить, как на него реагировать, парижане – и мужчины, и женщины из всех социальных слоев – еще чаще прогуливались по Пон-Нёф. Аристократы ходили по улицам города каждый день в любое время. Они даже начали есть и пить в общественных местах, чего не случалось раньше. Появилось первое политическое кафе – chez Renard, или «У Ренара» в саду Тюильри; там встречались те, кто приветствовал мятеж.

В критические моменты к восставшим присоединялась основная масса жителей города, и население, парижане, впервые выступили как политическая сила, с которой следует считаться. Когда герцогиня де Лонгвиль, знатная аристократка, противостоявшая монархии, родила сына в январе 1649 года, она назвала его Париж. Один из ее современников писал: «…люди говорят, что весь город будет его крестными родителями». Как заметила одна из придворных дам королевы, «поскольку Париж – это целый мир в себе, а не просто город, восстание в нем быстро перерастает в не поддающийся контролю потоп». Таким образом, город стал считаться благоприятной почвой для возникновения политических мятежей.

События развивались с такой скоростью, что даже те, кто находился в самой гуще происходящего, не успевали их отследить. Было сложно узнать, где именно сейчас происходит самое важное. Парижане были постоянно на ногах, они беспокойно расхаживали по улицам, собирались на мостах, словом, передвигались по городу новыми, ускоренными темпами.

Из-за этой жгучей потребности получать информацию как можно быстрее и в любое время родилась новая связь: между центром современного города и последними новостями. Разумеется, гражданская война была не первым вооруженным конфликтом со времен изобретения средств массовой информации, но первый раз во Франции враждующие стороны придавали им такое важное значение и активно использовали их в качестве средств пропаганды. Никогда до этого Франция не выпускала так много печатной продукции с такой невероятной скоростью. Например, изображения создавались не для того, чтобы сохранить память об ужасах войны в веках, как в XVI веке, а использовались здесь и сейчас, для формирования общественного мнения.

Печатники публиковали новости быстрее, чем обычно, и у них появилось гораздо больше читателей, чем раньше. Спрос на самые последние новости и приведенные в действие медиамеханизмы перевели Париж на другое, ускоренное расписание.

Читатели того времени быстро осознали важность этого медийного взрыва и начали собирать новостные листки, которые распространялись на улицах; многие из этих коллекций сохранились в неприкосновенности. (Например, подобными коллекционерами были папа римский и кардинал Мазарини.) К тому же парижане из самых разных социальных групп и с самыми разными политическими взглядами – от принцессы, боровшейся против своего кузена-короля, и важного чиновника до простого горожанина, о котором известно только то, что во время войны он оставался в столице и старался не пропускать ни одной новости, – писали подробнейшие отчеты о происходящем. После этого вооруженного конфликта осталась масса печатной продукции; например, за время гражданской войны в свет вышло в четыре раза больше политических памфлетов, чем за пять самых кровавых лет Религиозных войн (1589–1593).

Начавшись в Париже, волнения распространились по провинциям. События во Франции оказали влияние также и на международную политику. В это же самое время в Англии разворачивалась вторая гражданская война. Пока король Карл I находился в плену сразу у нескольких фракций, боровшихся за власть, королева Англии Генриетта-Мария, француженка по происхождению, дочь Генриха IV и Марии Медичи, была вынуждена искать прибежища в Париже. Именно здесь она узнала об аресте своего супруга в декабре 1648 года, а затем и о его казни 30 января 1649 года; весть об этом дошла до королевы 19 февраля. Современники не могли не обратить внимания на тот факт, что столкновения происходили одновременно. Как заметила одна из фрейлин, «кажется, все короли находятся под несчастливой звездой». Европейцы опасались, что революционная лихорадка перекинется и на их страны и по всему миру начнется эпоха переворотов.

И тем не менее война была чисто парижским феноменом, поскольку на нее значительно повлиял и даже в какой-то степени ее сформировал характер города – нового города, в который постепенно превращался Париж. Все мемуары и подавляющая часть пропагандного материала буквально размечены на его карте. Упоминая о том или ином событии, авторы обязательно указывали точное место, где это произошло. Любой выход в город сопровождался подробным описанием маршрута. Таким образом парижане «осознавали» свою столицу; так формировался и образ Парижа как ядра политической активности.

И поистине парижской эта война была в самый первый год; общественное мнение было единым как никогда, и город являлся самым главным персонажем восстания.

Как и многие политические конфликты, этот начался с вопроса о налогах. Шел 1648 год, изматывающая Тридцатилетняя война подходила к концу, оставив Францию практически банкротом. Когда корона решила поднять налоги, протесты раздались со всех сторон. Последние урожаи были плохи, и в стране царил голод. Парижский парламент воспринял новость в штыки – из-за страданий французского народа, а также из-за того, что подразумевалось увеличение налога на наследство для его членов. Тучи постепенно сгущались. 30 июля, когда королева-регентша Анна Австрийская проследовала в парламент, чтобы произнести речь о согласии на послабление налогов, народ, по замечанию одного из членов ее свиты, «не кричал «Да здравствует король!», как это бывало обычно».

20 августа 1648 года принц Конде одержал победу над испанцами в битве под Лансом, последнем крупном сражении Тридцатилетней войны. 26 августа в Париже была отслужена благодарственная месса, в которой участвовал девятилетний Людовик XIV. Как обычно, по пути следования процессии из Лувра в собор Нотр-Дам располагались войска. Но когда король благополучно достиг дворца, три батальона все же остались в непосредственной близости к Пон-Нёф; они готовились арестовать Пьера Брусселя, одного из самых видных членов парламента, особенно популярного в народе. Королева задумала этот арест как жест публичного «унижения» парламента.

Задержание Брусселя стало той самой искрой, что подожгла пороховую бочку, в которую превратился Париж. Буквально за одну ночь столица разительно переменилась. Как заметил один из очевидцев, из «царства всех земных наслаждений» он превратился в военный лагерь. С помощью цепей и около тысячи трехсот баррикад парижане блокировали центр города. Эти баррикады, возведенные в спешке из телег, бочек и любых других больших емкостей, заполненных грязью, камнями и всем, что попалось под руку, вплоть до навоза, оказались «крепче, чем те, что строят настоящие солдаты» – по словам королевского докладчика Оливье Лефевра д’Ормессона.

На этой гравюре, одном из самых ранних дошедших до нас изображений гражданской войны, показаны забаррикадированные Сент-Антуанские ворота. Картинка довольно грубая; она была произведена в спешке с целью убедить всех: Париж хорошо защищен, за прочными баррикадами он спокоен и невозмутим. Вполне возможно, что именно так оно и было на самом деле. От 50 до 100 тысяч парижан (в целом население города составляло около 450–500 тысяч) взяли в руки оружие, чтобы защитить столицу от королевских войск.