История любви в истории Франции. Том 6. Любовь "по-санкюлотски" - Ги Бретон Страница 23

Он стоит тысячи бойцов, врага сразит один,

Защита матерей, отцов — наш юный гражданин.

Дележ пусть будет справедлив:

Вас ночь спалит огнем,

Республика же в нем найдет поддержку ясным днем.

Через несколько дней более умеренные газеты повели на Демулена утонченно-коварные атаки. Одна из них, с длинным названием «Противоядие или Амулет против коварных резолюций, интриг, ошибок, лжи, клеветы, пагубных принципов, распространяемых ежедневными газетенками», утверждала, что после женитьбы Камилл безнадежно поглупел.

В номере от 12 марта 1791 газета писала: «Посмеемся же над бедным Демуленом! С тех пор как он надумал жениться, отчаяние его так велико, что он совершенно потерял голову и не понимает ни что говорит, ни что пишет в своих статейках…»

В следующем номере утверждалось, что у Люсиль такой бурный темперамент, что Камилл просто не в состоянии удовлетворить все ее требования.

В номере от 15 марта «Противоядие» позволило себе шутки, слишком смелые даже для французов.

Редактор сочинил письмо от имени Люсиль, сопроводив его ответом редакции.

«Я возмущена, господа, той убежденностью, с которой вы позволили себе, в номере от 19 апреля, на страннице 298-й, утверждать, что „с тех пор как Камилл женился, он в отчаянии от того, что до сих пор не переварил свою женитьбу“, и я требую, чтобы вы взяли назад свои слова и перестали оскорблять темперамент моего мужа».

Ответ звучал так:

«Мадам,

Когда мы помещали в нашей газете параграф, на который вы жалуетесь, мы имели в виду только его странный внешний вид, который, по правде говоря, сильно наводит на мысль о рогах. Мы были совершенно уверены в своей правоте, но ваше очарование так чудесно подействовало на нас, что мы поняли, что ошиблись. Поэтому мы изымаем из текста оскорбившие вас строки, а также все то, что могло вам не понравиться в номере 19. Мы не любим ссориться с грациями, а тем более сердить и оскорблять их. Не желая беспокоить ваш покой клеветой, мы сделаем все, чего бы вы от нас ни потребовали, даже если нам придется хвалить вашего мужа. Поверьте, мадам, в нашу искренность.

Если бы нам было позволено устроить вам счастливую жизнь,

Каждый из нас с радостью сделал бы это…»

Да, это действительно было слишком даже для французов.

* * *

В апреле некоторые пасквилянты позволили себе сравнить излишества, которым предавался Мирабо якобы слишком, бурной семейной жизнью Камилла Демулена. Один из них написал следующие, вызывающие изумление слова: «Остерегайся, гражданин Демулен, не дай увлечь себя на опасные склоны чувственной любви. Посмотри, куда эти удовольствия завели нашего великого Мирабо-патриота. Пекись о своем здоровье. Поставь заслон желаниям гражданки Демулен. Потребуй от нее, чтобы она не расходовала для удовлетворения собственных желаний твои силы, которые ты должен беречь для спасения нации. Да и все остальные патриоты должны поступать так же. Кровать, в которой лежит супружеская пара, так же опасна для Родины, как все те аристократы, которых мы арестовали или повесили. Чтобы быть крепким телом и духом, каждый гражданин должен был бы на время отказаться от сластолюбивых желаний своей супруги или любовницы и даже спать в отдельной постели» [52].

Надо ли говорить, что никто не принял этой идеи — двух республиканских кроватей…

Анонимный автор этого памфлета забыл — а может быть, и не знал никогда, — что вот уже тысячу лет никто во Франции не совершал ни одного важного дела, не переспав сначала с хорошенькой девушкой…

После смерти Мирабо Двор лишился союзника, и Людовик XVI решил, что им пора покинуть Париж. Берлина, изготовленная Жаном-Луи, была готова уже 12 марта [53]. Ферзен перегнал ее во двор своего дома, находившегося на углу авеню Матиньон и предместья Сент-Оноре.

Потом карету переправили к Кроуфорду на улицу Клиши, и госпожа Салливан разложила в ней необходимое. Но план побега не был еще готов.

Подталкиваемый Марией-Антуанеттой, Аксель написал (симпатическими чернилами) королю Швеции и Мерси-Аржанто, чтобы в честь приезда короля Людовика XVI к границе был организован небольшой военный парад; он написал Буйе, что в Меце необходимо созвать парламент, который объявит незаконным Национальное собрание; Шуазеля он предупреждал, что вдоль дороги и на границе необходимо собрать войска.

Когда все было готово, он начал тщательно изучать маршрут. Мо, Монмирай, Шалон, Сен-Менеу, Варенн, Дун, Стене, Монмеди… Предложил этот маршрут Буйе.

Потом Ферзен отправился к королю и получил разрешение, которое расценил как величайшую милость: он должен был стать кучером берлины, которая повезет его дорогую Марию-Антуанетту.

* * *

Им нужно было урегулировать еще много деталей, но ситуация с каждым днем ухудшалась, и было решено ехать. 22 апреля Ферзен написал барону Таубе: «Их Величества подвергаются сейчас страшной опасности, о них говорят ужасные вещи; их больше не уважают, их жизням публично и безнаказанно угрожают…»

Наконец отъезд, который десять раз откладывали, был назначен на полночь 20 июня.

Увы! В последний момент шведа постигло горькое разочарование! Людовик XVI объявил ему, что он должен будет покинуть карету после поста Бонди. Удивительное решение, особенно если учесть, что Ферзен, досконально изучивший все этапы маршрута, был способен лучше, чем другие, благополучно довезти беглецов до места. Но, как пишет Андре Кастело, «возможно, что муж Марии-Антуанетты считал неприличным путешествовать под покровительством любовника своей жены… во всяком случае, этого человека, которого все окружающие именно так воспринимали» [54].

Как бы там ни было, скорее всего именно это устранение и стало первопричиной провала, вызвавшего крушение монархии.

20 июня, в десять часов вечера, Ферзен, переодетый кучером, приехал в наемном экипаже за дофином, переодетым девочкой, госпожой Руаяль и гувернанткой двух принцев. Медленно, как будто он вывез пассажиров на прогулку, Ферзен направился к Сене, пересек площадь Людовика XV, поехал по улице Сент-Оноре, потом по улице Эшель и остановился на углу небольшой площади, возле Пти Каруссель, где их должны были ждать король, королева и госпожа Элизабет [55].