Заговор против террора - Алекс Маркман Страница 23

Другой вариант, — это допустить, что многие из арестованных действительно враги народа, и случаи необоснованных арестов, недопустимых методов следствия или даже несправедливых приговоров суда, — это отдельные ошибки, которые трудно избежать, когда органы перегружены массой дел. Такое предположение более правдоподобно, и в этом случае все становится на свои места. Может быть, Панин просто злопыхатель и не очень хороший следователь?

От подобных размышлений отвлекали его письма Софы и приемной мамы. Мама писала, что очень скучает без него, что она одинока и ждет не дождется, когда он приедет ее повидать. У нее, писала она, были три сына. Двое погибли на фронте, и только он, третий, остался живой. Бедная мама. Ведь он ей неродной сын, но она не делала различия. Все трое были ее дети.

Радовалась мать, что он избрал профессию журналиста, только предупреждала, что ненадежное это занятие, и все может случиться в наше время. Что она имела в виду?

Софа почти каждый день писала любовные письма, и он отвечал ей тем же, только в его письмах он более подробно, чем она, описывал, какой будет их первая ночь после ее возвращения из Ленинграда. Она обещала надрать ему уши за такие слова, но неизменно заканчивала письмо словами: люблю, скучаю, мечтаю о скорой встрече, желанный мой.

Вот парадокс: две его самые любимые женщины — мать и Софа — были еврейками. Не нужно было быть великим мыслителем, чтобы понять, что ведется методическая, продуманная кампания против евреев на государственном уровне. Вот в этом разобраться было тяжелее всего. После Гитлера заниматься тем же самым? И где! В самой интернациональной стране мира. Неужели Сталин не знает, что происходит? Может он серьезно болен, и его окружают негодяи? Но ведь не может быть, что все его окружение состоит из одних мерзавцев. Такая дурацкая схема может сложиться только в мозгу параноика. Однако предположить, что все, или большинство евреев — враги народа, — не менее дурацкая схема. Ни одного врага народа среди них он до сих пор не обнаружил.

После нескольких недель перерыва, во время встречи в конце августа, Щеголев сообщил, что благодаря Щеголева и Кирилла хорошей работе арестовано несколько человек, имевших связи с членами ЕАК. Кириллу не удалось скрыть своего огорчения.

— Знаю, знаю, что тебе не нравится оперативная работа, — примирительно сказал Щеголев. — Я направил по инстанции твою просьбу перевести тебя в следственный отдел.

Грамотных следователей сейчас остро не хватает, а ты парень грамотный, и со временем может и получишь нужное образование.

Вечером Кирилл один выдул пол-литра водки у себя в комнате, и впервые после убийства Михоэлса жизнь не показалась ему прекрасной. Кто будет допрашивать тех, которых с его помощью арестовали? Почему их арестовали? Ведь в его донесениях ясно говорилось, что никакой вражеской активности ни у кого из его новых знакомых он не обнаружил. Несколько неосторожных слов не может быть основанием для ареста, тем более для того, чтобы сломать жизнь человека и всех его родных. Может прав Панин, называя его пацаном? Может, он попал туда, где его мозгов не хватает, чтобы разобраться в обстановке?

Тут вспомнились ему слова Шигалевича, что смерть Михоэлса — это организованное убийство. Эту сторону событий Кирилл знал слишком хорошо. Шигалевич не раз доказал, что он — человек огромного ума и знаний. Может, прав Шигалевич, утверждая что наше правительство — это правительство ненависти ко всем? Нет, это чушь, в которую нормальный человек не может поверить. Однако, рассуждал далее Кирилл, разница между нормальным человеком и умным человеком огромна. Как говорила его умная мама, ум — это то, что отличает человека от животного, и умного от толпы.

— Я разберусь, — сказал себе Кирилл. — Разберусь, что бы это мне ни стоило.

С этой мыслю он погрузился в неспокойный сон, а наутро, с тяжелым похмельем, но с прежней энергией и оптимизмом, он направился в редакцию. Его сосед по комнате не пришел, чему Кирилл был очень рад. Он него за версту несло перегаром. Часам к двум, когда раздался звонок, он пришел в свое нормальное рабочее состояние, и был занят написанием очередной статьи. К телефону он не подошел, поскольку звонка ни от кого не ждал. Со Щеголевым он встречался только вчера, Софа была далеко, а никто другой не мог звонить.

Через десять минут настойчивый звонок повторился, еще через пять минут снова, и потом третий раз. Кирилл не выдержал и взял трубку.

— Кирилл, родной мой, — услышал он такой родной голос любимой женщины. — Не могла до тебя дозвониться.

— Софа! — закричал он, и трахнул кулаком по столу от возбуждения. — Где ты?

— Я дома. Приезжай, я жду тебя.

— Что случилось? Почему не написала, что приезжаешь? Я бы тебя встретил.

— К тетке приехал племянник с женой из Новгорода. Нагрянули неожиданно, я в тот же день помчалась на вокзал и приехала. Приезжай, потом поговорим.

Через час Кирилл был у Софы и неистово тискал ее в своих объятиях, а она улыбалась и тихонько повизгивала, как девица, первый раз попавшая в мужские объятия. В постели она даже застонала, и Кирилл закрыл ей рот поцелуем, чтобы не услышали соседи. Их ненасытной страсти, казалось, не будет конца. Однако вечером стали приходить с работы соседи, и из крайней комнаты послышались крики. Софа вздохнула.

— Не дают мне покоя соседи, — уныло сказала она. — И деваться мне некуда.

— Что им нужно от тебя? — спросил Кирилл.

— Травить им нужно меня. Разве не понимаешь? Безродный космополит я. — Она встала с кровати и обнаженная пошла наливать чайник, чтобы вскипятить воду.

— Чаю хочешь? — спросила она.

— Да. — Кирилл стал одевать брюки и рубашку, не спуская глаз с Софы. Обнаженная, она казалась ему богиней. — Дать бы им по мозгам, чтобы не повадно было.

— Не нужно, милый, — сказала Софа, одевая нижнюю рубашку. — Ничего не изменишь. Обстоятельства сильнее нас. Странно мне только, почему мы безродные космополиты? Образовался Израиль, и он вполне может быть нашей родиной. Если уж мы так не нужны здесь, почему бы не отпустить нас в Израиль? Как ты считаешь?

Мысль эта показалась Кириллу дикой. Ведь это же измена родине!

— Ты чересчур. — мягко заговорил он. — У нас на Руси всегда идут перегибы. Скоро эта кампания кончится, и все нормализуется. С Израилем устанавливаются дипломатические отношения, и потому отношение к евреям должно измениться. Понимаешь? Иначе никаких дипломатических отношений не будет.

Из крайней комнаты отчетливо доносилось кликушества мадам Сучковой.

— Позанимали теплые местечки, а нам, работягам, вкалывать надо. И ты там, сучка-белоручка, тоже пристроилась, небось ни разу в жизни лопату в руки не брала.

— Я пойду, промою ей мозги, — засуетился Кирилл, застегивая рубашку. Софа обняла его.

— Не нужно. Попадешь в неприятность, и я вместе с тобой. Самое интересное, что мадам Сучкова почти права. Я в Ленинграде получила письмо от Шигалевича. Он договорился, что меня примут в госпиталь недалеко от Москвы.