Ивановна, или Девица из Москвы - Барбара Хофланд Страница 23

«Да», — сказал старший, повернувшись ко мне с таким жалостливым взглядом, которого я никогда не забуду.

И именно в этот момент из палатки выскочили французы и, злобно крича, что поймали воров, схватили бедного ребенка и его трясущуюся мать, осыпав их жуткими проклятьями. Все остальные в испуге бросились в разные стороны, но я тщетно пыталась бежать вместе с ними. Мои дрожащие ноги отказывались мне служить, сердце то бешено колотилось, то внезапно останавливалось, будто не желало больше биться. В глазах у меня потемнело, и я опустилась на землю, отдавая себя на волю Всемогущего, что только и требовалось в тот момент.

Спустя какое-то время я почувствовала, что рядом кто-то есть, и ясно услышала голос, уговаривающий меня проглотить то, что поднесли к моим губам. Я так и сделала и ощутила благостное тепло в желудке, которое быстро распространилось по всему телу. Голос настойчиво повторял просьбу, и я почувствовала, как чья-то рука гладит меня по голове. Наконец я приоткрыла глаза и поняла, что сижу на земле — что я все еще обитаю в этом мире скорби.

«Ивановна! моя любимая, моя обожаемая Ивановна! — еще громче проговорил тот же голос. — Вы живы! Соберитесь с силами. Откройте глаза и осчастливьте меня, дав понять, что я спас жизнь гораздо более мне дорогую, чем моя собственная!»

Я наконец открыла глаза, будто возвращаясь к новой жизни, поскольку сладок язык доброты для страдающего человека, и увидела Ментижикова.

Его доброта утешила и поддержала меня. И я узнала, что этот бесценный человек был жестоко ранен, его поместили в лазарет, где он и пребывает до сих пор. И оттуда, с тех пор как разрушили наш дворец, он каждый день выходил с утра и до самого вечера искал меня или кого-то, кто уцелел из нашей семьи. Он так сильно желал найти меня, что в тот день ему это удалось. И удалось с большими трудностями вернуть меня к жизни. Он накрыл меня своей одеждой и влил мне в рот лекарство, которое прошлым вечером выдали ему для его собственного лечения и которое, к счастью, оказалось при нем. Всмотревшись в его лицо, я поняла, что он смертельно бледен и дрожит, словно в лихорадке. Я постаралась встать, и мы вместе побрели к моему печальному убежищу.

Что за сцена предстала перед нами! Двое несчастных, которым я так хотела облегчить жизнь, встревоженные моим длительным отсутствием и подгоняемые естественными потребностями организма, рискнули выбраться из укрытия и брели по той дороге, по которой ушла я. Они, насколько им хватало сил, обращались к каждому встречному на пути, расспрашивая об Ивановне. Чем и привлекли к себе то роковое внимание, что погубило их обоих. Ты должна услышать эту печальную историю — несчастная Варвара, будто обретя новые силы, обхватила руками своего господина и получила пули, предназначенные ему. И тогда, оторвавшись от него, как отсеченный плющ отделяется от державшего его дуба, она замертво рухнула на землю.

Вид ее искалеченных ног и его окровавленного и почти обнаженного тела обжег мои измученные глаза. Ох, Ульрика! Стоит ли удивляться, что мне так захотелось снова впасть в то бесчувственное состояние, из которого я совсем недавно вышла, что я покрепче прижала к сердцу последний, страшный подарок папеньки как избавителя от подобных страданий?

Не удивительно, что в безумном моем состоянии, да к тому же при чрезвычайной моей слабости, я снова чуть не упала в обморок. Помню только, что злодеи, окружавшие дедушку, отстали от него как от бесполезной жертвы, так что Ментижикову, несмотря на собственную слабость, удалось спасти его. Он повел нас в лазарет, где наше появление вызвало ропот в толпе голодающих и страдающих людей, которые боялись, что из-за нас им достанется меньше еды. В конце концов эти люди уступили просьбам нашего великодушного друга, которого я заранее попросила не открывать наших имен, поскольку поняла, что наряду с русскими страдальцами в этой юдоли человеческого горя много французов и итальянцев.

Как только наш добрый спаситель снабдил дедушку какой-то одеждой, которую раздобыл за огромные деньги у тех, кому — увы! — деньги уже едва ли могли понадобиться, он упал на убогую кровать и попросил, чтобы поскорее позвали врача. Я видела, что Ментижиков совершенно обессилел, и мучилась угрызениями совести, ведь физическое напряжение, которое потребовалось для нашего спасения, несомненно, ухудшило состояние его здоровья. Доктор пришел нескоро, но тем временем дедушку накормили, и, выяснив, что раны его не опасны, я под руководством собравшихся вокруг людей, сама забинтовала их и, уговорив одного человека позволить дедушке разделить с ним его соломенный тюфяк, вскоре успокоилась, когда дед погрузился в глубокий сон. Потом я доела остатки его еды и пошла к Ментижикову, с волнением ожидая заключения доктора.

Когда этот господин прибыл, он с большой озабоченностью допытывался, принимал ли Ментижиков лекарства перед выходом на улицу. Ментижиков ответил отрицательно, добавив:

«Небеса внушили мне мысль сохранить их для лучших целей».

«И к тому же вы рискнули пробыть на улице в три раза дольше, чем обычно. Вы жестоко пострадаете за свое непослушание! Вам грозит гангрена!»

«Но Ивановна будет жить! О, Господи! Благодарю тебя!»

Я поняла, что доктор будет его осматривать, и отошла. Стремясь как-то помочь раненым, я переходила от одного к другому и, отрывая куски от своего белья, раздавала их самым нуждающимся. Пока я этим занималась, ко мне подошел тот любезный доктор со словами: «Мадам, мне тяжело сообщать вам, что ваш достойный друг чрезмерным напряжением сил нанес себе сегодня непоправимый вред, и вполне возможно, что ему осталось жить лишь несколько дней, и я считаю своим долгом уведомить его об этом».

О, Ментижиков! Самый преданный из всех влюбленных! Самый искренний из друзей! Нашла, чтобы потерять и оплакивать! Какой болью терзали мою душу эти новости! Я кинулась к нему, я схватила его руку, я прижала ее к своим губам, я омыла ее слезами. Дух моего Фредерика! Прости меня, если в минуты пробудившейся благодарности и душераздирающей боли та, которая так доверчиво предпочла тебя этому замечательному молодому человеку, отказывалась от своего выбора и проливала слезы нежности на его угасающее тело!

Три изнурительных дня и три ночи дежурила я у кровати Ментижикова, исполняя все его желания. Он принимал крохи еды и лекарства только из моих рук, а я, стоя на коленях возле него, непрерывно возносила молитвы за его вечное благополучие, к которым он горячо присоединялся, никогда не забывая в конце поблагодарить Господа за то, что дал ему сил прийти мне на помощь, и за утешение, что давало ему мое присутствие и мое участие.

«Да, моя дорогая Ивановна! — говорил он, пытаясь пожать мою руку, которую не выпускал из своей, и его запавшие глаза начинали светиться, — здесь, в этом страшном месте, в такой обстановке, что терзает мое сердце и ужасает мой взор, средь руин любимой страны, за которую я с радостью сражался, за которую с готовностью шел на смерть и переношу теперь жестокие и бесконечные страдания, даже здесь я радуюсь сладчайшим моментам моего существования — вашему участию, вашей нежности и дружбе, чувствам, с которыми, я уверен, вы будете чтить мою память. О, если бы Небеса могли воскресить вам другого друга, когда меня не станет».