Моя армия. В поисках утраченной судьбы - Яков Гордин Страница 23

И без всякого перехода — другой мотив. «Библиотека на аэродроме есть. Но на дверях всегда висит замок с меня ростом. Не знаю, когда она открывается. Ночью, что ли. Но наше начальство достало нам несколько десятков книг. (Начальство, как помним, — старший лейтенант Мелешко. А несколько десятков книг на 47 человек — совсем неплохо.— Я. Г.) Сейчас у меня с собой „Георгий Саакадзе" (Сокращенный до одного тома вариант шеститомного романа Анны Антоновской «Великий Моурави», которым я, как помним, зачитывался

до армии. —Я. Г.), а в землянке, в вещмешке ждут „Философские повести" Вольтера. Новое издание.

Вот что. Если стану зарабатывать, то помимо всего прочего буду высылать Мишке энную сумму, а он будет покупать книги, всякие разные. Борис (Мой школьный друг Боря Иовлев.—Я. Г.) мне писал, что вышли новые издания Мора, Кампанеллы, Фурье. Их приобретет.

Я встретил в степи сурка. Желтый и толстомордый. Привет всем.

От меня, а не от сурка.

Целую. Яша».

Из приведенных писем легко можно сделать вывод, что ходить через день — точнее, через сутки — в караул было сплошным удовольствием. Это не совсем так. В частности, никогда так не хотелось спать, как на посту. То, что я, как уже писал, читал стихи и пел про себя, естественно, было не эстетическим самоублажением и даже не столько способом скоротать время, сколько — ночью — отогнать сон. На самом деле частое хождение в караул, когда ты два часа спишь, четыре бодрствуешь, потом снова два часа спишь и при этом каждые два часа из четырех стоишь на посту, что неизбежно требует некоторого нервного напряжения, — это довольно изнурительная жизнь. Как я уже писал, напряжение в карауле на 77-м разъезде было совсем не того уровня, что в Совгавани. И тем не менее... Тот, кому пришлось через это пройти, знает, что караульная служба отнюдь не самая легкая форма существования.

С караулом связана и первая из двух антисемитских ситуаций, о которых я обещал рассказать.

Я упоминал уже Юру Мешко, в доармейском прошлом свердловского вора. Так получилось, что мы всегда оказывались в одном составе караула. И Юра, осознав мою национальность, придумал себе развлечение — он во время бодрствующей смены стал рассказывать мне и присутствующим анекдоты: во-первых, банальные еврейские анекдоты, во-вторых, банальные антисемитские анекдоты. Разумеется, меня это раздражало. Причем Юра проделывал это с радостно-невинным видом. Он как будто просто развлекал меня без всяких дурных намерений.

Было два выхода из этого идиотского положения. Первый — применить отработанный до автоматизма в полковой школе прием — «сбоку прикладом бей!» Попросту говоря, врезать ему плашмя прикладом по уху. Вооружены мы были, кстати сказать, не изящными четырехкилограммовками СКС, а старыми добрыми кавалерийскими карабинами — укороченными трехлинейками, оружием мощным и тяжелым. И подобная оплеуха была бы весьма чувствительна. Но я понимал, что драка с применением оружия в караульном помещении сулила в лучшем случае максимальный срок на гауптвахте, а в худшем — для поддержания далеко не идеальной дисциплины в полку — и трибунал с последующим штрафбатом. В любом случае — клеймо на всю оставшуюся службу. И я решил, что Юра Мешко того не стоит. И выбрал другой вариант — никак не реагировать на его забавы.

Закончился этот сюжет неожиданно и своеобразно.

Через некоторое время — мы еще жили в землянке — Воронов получил из дома посылку. И уголовная компания уютно устроилась в углу возле печки, сооруженной из большой железной бочки, и пировала. Думаю, что это было после возвращения из очередного караула, поскольку я сидел на нарах и читал. И вдруг Мешко громко, так, чтоб все слышали, произнес следующую тираду, которую я запомнил дословно: «Что было, то было. Но проще Яшки человека нет. Вот он комсорг, а ни во что не лезет. Точно скажу — проще Яшки человека нет! Яшка, иди к нам, поешь».

Положение было непростое. С одной стороны, мне вовсе не хотелось пировать в этой компании. С другой — Юра таким образом извинялся. Отказаться — означало обидеть не только его, это ладно, но и его сотрапезников. В том числе Юру Воронова, «хозяина стола», с которым у меня все же были полуприятельские отношения... Я подсел к ним. Что ели — не помню, врать не буду. Но в таких посылках обязательно были твердокопченая колбаса и какие-нибудь деликатесные консервы вроде шпрот.

Дружбы с Мешко у нас после этого не возникло, но его забавы прекратились и отношения стали ровными.

Что касается моей комсомольской должности, то у Юры были свои представления о том, как должен вести себя комсорг — представитель власти в некотором роде. Моя пассивность его удивила и подкупила.

А у меня не было ни возможности, ни желания как-то проявлять себя в этом качестве. Позже я был выбран — по той же причине — комсоргом роты, но не провел ни одного собрания. Было совершенно не до того. И, к счастью, замполит батальона гвардии майор Мурзинцев никакой инициативы от меня не требовал. Это вообще был очень достойный человек. Я еще буду о нем писать. Единственное мероприятие, в котором мне пришлось принять участие, — обмен комсомольских билетов. Но тут уж деваться некуда.

Как я понимаю, Мешко никаким антисемитом не был. Просто он выбрал такой способ развлечься.

Надо сказать, что Юрины пассажи никакого видимого энтузиазма в караульном помещении не вызывали. А у некоторых проявлялось и неодобрение. С нами в караул часто ходил молчаливый паренек — желтоволосый, с яркими синими глазами и необычайно нежной кожей лица, которую не брал загар, и румянцем во всю щеку. Совершенно есенинский персонаж. После одного из Юриных выступлений он неожиданно негромко сказал в пространство: «А у нас в соседнем подъезде живет еврей — Герой Советского Союза...»

Когда мы в 1956 году стояли в районе станции Белая Иркутской области, то оказалось, что в нескольких километрах от нашего лагеря, в каком-то поселке живут его родственники. И я, тогда уже будучи его командиром, на свой страх и риск пару раз отпускал его на ночь к ним в гости, с тем чтобы к утреннему построению он был на месте. Если бы он не вернулся вовремя, у меня могли быть серьезные неприятности. Отпускать солдата в импровизированное увольнение мог, пожалуй, командир роты, но уж никак не помкомвзвода. Но парень меня не подвел.

Я писал маме совершенную правду. В Забайкалье мне служилось с самого начала куда легче, чем в Совгавани. Но, естественно, теперь надо было привыкать не только к новому роду занятий, но и к новой природе с ее особенностями.

2.Ѵ.1955. «На улице метель, снег, ветер. Утром шел „забайкальский дождь": ветер носил по воздуху тучи гравия. А теперь снег. Ну и май. Как вы провели праздник? Я здоров, все в порядке. Сегодня в карауле, охраняю гауптвахту. Веселый пост».

Из последней фразы следует, что мы охраняли не только свое полковое имущество. Нас использовали и для охраны других объектов, в/ч 11225 не принадлежавших. Поскольку вокруг 77-го разъезда стояло несколько воинских частей разных родов войск, то был и старший воинский начальник этого условного гарнизона, который, как я понимаю, договорился с полковым командованием относительно расширения наших караульных обязанностей.