Клавдий. Нежданный император - Пьер Ренуччи Страница 22

Брак не был необходим и для законного отцовства. В высших классах широко практиковалось усыновление, которое зачастую предпочитали кровному родству. Только если свое имущество хотели передать биологическим потомкам, имело смысл вступить в брак. В то время родственные струны не задевали или же эти струны издавали иное звучание. Глава семьи предпочитал передать свое имущество человеку, который казался ему достойным наследником, а не своим потомкам. Отцовство по выбору превалировало над биологическим; если оба совпадали — тем лучше, в ином случае отец не колеблясь отрекался от недостойного сына в пользу приемного или другого родственника. Август без всяких душевных терзаний избавился от дочери, внучки, правнука Постума и усыновил Тиберия, не состоявшего с ним в кровном родстве, чтобы передать ему свое главное достояние — власть. Скажем попутно, что такое представление о семье определяло, как кажется, низкую рождаемость в высших классах римского общества. Зачем жениться и рожать детей, если общественный менталитет не дает преимуществ кровному потомству?

Разумеется, и развод был столь же легким и обычным делом. Сегодня мы вступаем в брак перед одним представителем государства (мэром) и разводимся перед другим (судьей). Ничего похожего не было в Риме, где брак, как и развод, был поступком частного характера, в который государство не вмешивалось. Каждый мог прогнать супруга совершенно свободно; похоже, не существовало даже установленных форм, которые надо было соблюдать, чтобы развод не был признан недействительным ^[14], а Цицерон (эта деталь представляет для нас особый интерес) даже задавался вопросом: не является ли сам факт повторного брака разрывом действующего союза?

Теперь нам проще понять «повторный брак» Мессалины и удивление Тацита. Заметьте, что наш автор не задается вопросом о юридической силе этой церемонии, его не волнует, могла ли Мессалина или не могла развестись с Клавдием таким образом. То есть он полагает, что она имела на это право. Ему лишь невдомек, почему главные действующие лица вообразили, что их союз останется тайным, и как это они не учли опасности, которой себя подвергали. Но есть еще одна, куда более удивительная вещь: что выгадывала Мессалина, уйдя от Клавдия? Допустим, что ее брак с Силием законен, то есть она разведена с Клавдием. Значит, Мессалина больше не императрица и не станет ею, поскольку не согласилась на переворот, который привел бы к власти ее нового мужа. И вот тут уже ничего не понятно. До сих пор линия ее поведения была простой и логичной: удержаться у власти, чтобы передать ее сыну Британнику. Уйти значило уступить свое место другой и ее сыну, следствием чего, как мы знаем, было бы неминуемое физическое устранение Британника и самой Мессалины. Иное поведение — союз с Силием без убийства Клавдия — было, таким образом, противоречивым, непоследовательным и вообще самоубийственным. Она прекрасно знала, что, например, тихоня Агриппина стала бы опасной претенденткой на ее место. Кстати, кое-какие тревожные признаки уже появились. Незадолго до этого, в 48 году, были устроены столетние игры и троянское представление. Это было что-то вроде рыцарского турнира, на котором отпрыски знатных родов состязались в верховой езде. В них участвовали Нерон и Британник, но народ благосклоннее отнесся к Нерону, что было воспринято как предсказание. А потом по улицам понеслась молва, будто в колыбели Нерона охраняли драконы, — чистой воды сказки. Нет, это решительно был неподходящий момент для ухода!

Как же это понимать? Первый вариант: Мессалина потеряла голову от любви к Силию. «Истинный случай безумной любви», как считает Поль Вейн. Возможно. Но Мессалине вовсе незачем было выходить замуж, чтобы утолить свою страсть. Безграничная терпимость, характеризовавшая ее брак с Клавдием, предоставляла ей полную свободу при условии, что у ее романов не будет политических последствий. Тогда почему? Потому что «общественные институты, — объясняет Поль Вейн, — титулы, громкие звания супруги и мужа уходят корнями в архаику, даже регресс, когда слова, символы и титулы подменяли собой реальность: “быть” мужем, отцом, называться этим именем значило гораздо больше, чем пользоваться его выгодами, вот почему люди продолжали вступать в брак без всякой пользы. <…> Однако человечество не обречено на архаику навечно, в успокоение консервативным умам: широкое распространение сожительства среди городского населения доказывает, что архаизмы сдавали позиции в Риме, как и в нашей стране». Вообще-то мы не уверены, что брак более архаичен, чем сожительство или иной тип сексуальной связи. Нам кажется, что общественные институты, например брак, отвечают потребностям момента и меняются вместе с ними. Просто законы и обычаи всегда откликаются на эти перемены с опозданием, что порой и покрывает их налетом старины, который называют «архаикой». Но из этого следует, что сама архаика непостоянна: налетом покрывается всё, что не движется. Можем поспорить, что изобретатели брака находили архаичной ситуацию, которая ему предшествовала.

При всем том предположение, будто Мессалина воспылала желанием стать «мадам Силий», хотя вполне могла наслаждаться внебрачной связью, крайне заманчиво. По меньшей мере, оно согласуется с гипотезой о любовном безумстве. Но в это трудно поверить. Эта женщина, хотя еще и очень молодая, обладала политическим умом и сильным инстинктом самосохранения, чтобы совершить такую большую глупость. Во всяком случае, прежний ход ее жизни не предвещал подобного зигзага. Титул за титул — она не сменила бы звание супруги императора на положение супруги Силия.

Второй вариант: это был шутовской брак, выходка «золотой молодежи», ведь в историографии имеется несколько подобных примеров. (Вспомним хотя бы о плясках Юлии Старшей у подножия статуи сатира Марсия.) Несколько признаков указывают на то, что это был фарс, главным образом усыновление детей Мессалины. В первое время Силий предлагал усыновить Британника, и только Британника, чтобы сделать его своим преемником на посту императора, когда сам займет место Клавдия. Естественно, усыновление могло произойти только после переворота, то есть после физического устранения Клавдия. И по одной простой причине: Британнику было шесть лет, он являлся alieni juris (лицом чужого права), то есть находился под властью своего отца, и лишь отец мог дать разрешение на его усыновление. То есть об усыновлении Британника при жизни Клавдия не могло быть и речи: тот непременно бы этому воспротивился. Зато после устранения отца мальчик перейдет под власть выбранного опекуна, который на это согласится. Тацит не уточняет таких подробностей, потому что это само собой разумеется. Кстати, он довольно тщательно подбирает слова, чтобы всё само собой разумелось: так, использует глагол adoptare, который в юриспруденции применяется именно к усыновлению «лиц чужого права», как маленький Британник ^[15].