Загадки гибели линкора Новороссийск - Борис Никольский Страница 22

Вечером в одном из носовых помещений состоялось собрание экипажа, которое вел командир корабля капитан 1-гo ранга Беляев. За столом президиума сидели адмирал Левченко и все старшие офицеры. Беляев говорил о том, что фашисты потеряли воинскую честь и совесть, превратили боевой корабль в гальюн в полном смысле этого слова, даже оправлялись на палубах. Всячески нагнетали и без того напряженную обстановку. Наша команда проявляла должную сдержанность, терпение, не поддавалась на провокационные действия. Но основное испытание впереди. Не исключены диверсии и всякие неожиданности. Корабль не случайно оказался в полной изоляции в незнакомом пустынном порту вдали от торговых трасс и морских баз. Здесь помощи не будет. Уже сегодня “Би-би-си ” и другие радиостанции мира трезвонили в эфире, что, мол, русские моряки проявили грубость, насилие и всякие недозволенные действия к итальянским офицерам и специалистам, которые вынуждены были покинуть корабль и отказаться передавать сложную технику. Теперь, чтобы освоить корабль и дать ему ход, русским потребуется много времени, и приведут они его в Россию не раньше июля 1950 года…

Намекалось на то обстоятельство, что, не имея никакой технической документации, мы вряд ли вообще сможем выйти в море….

..Кстати, после ухода итальянцев обнаружилось, что на корабле были выведены из строя все гирокомпасы и некоторые навигационные приборы…

…Линкор ночью вошел в базу стал на якорь и бочки (на штатное место стоянки линкора “Севастополь ” напротив Морского госпиталя)…

Команду доставили в Николаев на новостроящиеся корабли. Большая часть кочегаров и машинистов попала на эсминец “Бдительный ” под командование капитана 2-го ранга Пилипчука. О линкоре вспоминали потом редко и с печалью. Лично меня никогда не покидала мысль о том, что линкор-красавец обречен на неприятности. И интуиция не подвела. Хорошо запомнились злобные угрозы фашистов. Они их выполнили. “Новороссийск ” погиб в родной базе…»

Похоже, что характер у профессора Николая Муру соответствовал его цыганской, или ассирийской, а быть может — гагаузской внешности? Тупо не воспринимая воспоминания покойного адмирала Левченко, может быть, внял бы он искренним воспоминаниям простого старшины, по своему социальному уровню не склонного к «конъюнктурщине».

Профессор Николай Муру умер в 2004 году, Борис Каржавин тоже ушел в мир иной. А невыясненные проблемы, незавершенные споры, взаимные упреки оставили нам — в наследство. Теперь приходится вроде как выяснять отношения с покойниками? Все мы грешны перед Господом, но и в то же время в долгу перед теми, кто ушел из жизни, до конца выполнив свой воинский долг, задыхаясь в отсеках заливаемого водой «Джулио Чезаре», так и не привыкшего носить советский флаг. Не пристало кораблям, как и людям, менять свои имена.

Николай Муру пишет: «... Хотя версия о диверсионном взрыве имеет право на существование, но все приведенные до настоящего времени доводы в ее пользу весьма сложны и неубедительны, поэтому отдавать ей предпочтение нет оснований…»

Коль уж так сложилось, то вполне логично построить нашу работу по дискредитации версии подрыва линкора на донной мине, отталкиваясь от положений, приведенных Николаем Муру в публикации.

Исследуя материалы работы Правительственной комиссии, знакомясь со свидетельскими показаниями очевидцев катастрофы и с заключениями отдельных членов экспертных комиссий, невольно приходишь к выводу, что ряд свидетельских показаний были сделаны под давлением или под влиянием слишком откровенных «наводящих» вопросов того же адмирала С.Г. Горшкова, а заключения экспертов делались после «авторитетных» рекомендаций вышестоящих власть имущих инстанций… Несмотря на «авторитетное» молчание генерала МГБ А. Шилина, присутствовавшего при заслушивании на комиссии наиболее важных свидетелей, активный прессинг представителей этого «компетентного» органа слишком очевидно ощущался в форме и содержании многих свидетельских показаний… К сожалению, немногие из свидетелей катастрофы оставили свои воспоминания, но даже те, что имеются в нашем распоряжении, заставляют весьма пристрастно воспринимать содержание некоторых официальных протоколов допросов и «бесед». Неоднократно менял свои показания старший штурман линкора капитан 3-го ранга Никитенко, стоявший в день катастрофы дежурным по кораблю, резко менял свои «заключения» начальник Минно-торпедного управления флота капитан 1-го ранга Марковский.

В процессе нашего расследования мы отдельно остановимся на личности майора Гавемана — начальника минной лаборатории, привлеченного комиссией в качестве эксперта. Так, Гавеман, явно ангажированный командованием ВМФ на отстаивание версии взрыва донной мины, настолько активно отстаивал эту версию, как первопричину последующей гибели линкора, что поставил в сложное положение того же начальника МТУ флота капитана 1-го ранга Марковского. Поначалу тот аргументированно доказывал, что не могла отдельная донная мина нанести линкору столь существенные повреждения, в конечном итоге ставшие первопричиной его гибели. Кроме того, Марковский обратил внимание членов Государственной комиссии на тот очевидный факт, что «…взрыв донной мины должен был вызвать воронку диаметром 20 м и глубиной 2–3 м. ...Я не имел точных размеров всех пробоин по взрыву, но у меня получается, что для пробития четырех палуб нужно не менее 900 кг тротила», — очень квалифицированно докладывал капитан 1-го ранга… Но при очередной «беседе» в присутствии вице-адмирала Горшкова вдруг (?) заявил: «…Можно и предположить, что было две мины немецкого типа. У немцев была взрывчатка типа нашего ТГА, а по силе взрыва примерно такая же».

Да, видимо, трудно было отстаивать Марковскому свое мнение профессионала в присутствии бывшего командующего флотом, а на тот момент члена Правительственной комиссии адмирала Горшкова, после неоднократных реплик Гавемана в пользу «минной» версии гибели линкора… Очень похоже, что, исходя из этих обстоятельств, произошел неожиданный поворот в его показаниях: «.. Возможности взрыва мины я не исключаю, но мины той, которая имела неисправность взрывателя. При механическом воздействии она может прийти в действие. Может быть только отдельная мина, которая не была вытравлена при тралении», — окончательно сдался начальник Минно-торпедного управления флота во внутренней борьбе между профессиональной честью и нежеланием своими суждениями противоборствовать уже устоявшемуся мнению комиссии.

Мы рассмотрели один из примеров неприкрытого давления на экспертов и специалистов, привлеченных для выработки объективного, аргументированного решения об источнике взрыва… Были и другие…

Для того чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с процессом снятия свидетельских показаний с командира дивизиона главного калибра капитан-лейтенанта Марченко.

«…Накануне мы выгружали часть боекомплекта, и потому у всех, наверное, осталась в памяти опасность этой работы.

Тем более что взрывчатые вещества в снарядах были старые, еще итальянские… Тут и аналогия с “Императрицей Марией" сработала (там ведь именно погреба рванули). В общем, так начальству и доложили, так и в Москву пошло, так и Хрущеву сообщили… Тот распорядился: “Виновных — под суд!"