Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм Страница 22

Я был ошарашен. Осман? Наш Осман? Простой надзиратель, которого в последние месяцы я приучил обращаться ко мне по званию, который заботился о моей гигиене, не позволяя себе никаких грязных шуток вроде той, что он позволил себе сегодня. Какой резкий поворот в наших отношениях. Вплоть до вчерашнего вечера, когда мы расстались, это было «как скажете, капитан» или «одну секунду, капитан». И вот теперь — уа kalb, собака!

Я переживал, что сильно расстроился из-за отношения Османа. Я думал, как поведет себя Сами, когда заступит на дежурство сегодня ночью. Последний раз, когда я его видел, он сопровождал охранников, несших меня в одиночную камеру, постелил простыню, чтобы мне было на чем лежать, подложил мне под голову другую сложенную простыню, прикрыл мое голое тело третьей простыней и ушел, не сказав ни слова.

Однако больше всего меня, естественно, волновало, какой оборот примут мои отношения с разведкой египетских ВВС. Все время пребывания в плену я мог бы описать состояние моих мыслей двумя словами: одиночество и страх, страх и одиночество. Невозможно объяснить, что это значит, тем, кто никогда не ощущал их в самой острой, самой жестокой форме.

Чтобы уравновесить их, нужны были еще два слова — мужество и самоконтроль. Необходимость и способность преодолеть дистанцию между внутренним ощущением страха и одиночества и внешней демонстрацией владения собой, требующие всех запасов мужества, порождали реальные физические ощущения в нервной системе. Мне казалось, что мои нервы вот-вот разорвутся в клочья от постоянного страшного напряжения, вызванного жизнью в полной неопределенности, жизнью, где у тебя нет ни малейшей возможности повлиять на происходящее. Кожа на моих пальцах начала трескаться и слезать еще до того, как меня вернули в одиночку. Теперь же язвы появились и на моей голове. Как теперь будут продолжаться допросы? Маловероятно, что в один прекрасный день в камеру явится Азиз и скажет: «Вы были правы, вот телефон парня из Красного Креста, можете ему позвонить». Так что же сможет заново запустить мотор нашей «дружбы»? Я лежал в камере, в ушах гремели песни Умм Кульсум, и я все больше злился на правительство Израиля. Наконец, преисполнившись яростью, я взял кусок засохшей питы, оставшийся от моего завтрака, повернулся к правой стене и начал царапать свое послание.

Верхняя строчка гласила: «Они помнят о тебе? Они вернут тебя домой».

И ниже: «Все будет хорошо».

Я снова лег на спину. Через несколько минут я снова повернул голову направо… ой, что это тут написано на стене? «Они помнят о тебе? Они вернут тебя домой. Все будет хорошо».

Постепенно я успокоился. Теперь я ровно лежал на спине, словно труп в городском морге, позволив ночи заполнить мою камеру и затенить никогда не выключающуюся лампочку. Изнутри меня разрывало на части. Однако снаружи я мог прочесть: «Они помнят о тебе? Они вернут тебя домой. Все будет хорошо». При этом я понятия не имел, что происходит на самом деле.

Между тем Осман искал мелкие способы мне досадить. Без битья, просто мелкие гадости, унизительные и порой болезненные. Он оставлял меня лежащим на судне, не обращая внимания на просьбы о помощи. Время от времени он уносил стул, на котором покоилась моя нога, и оставлял ее висящей в воздухе, удерживаемой только атрофирующимися мышцами, которые быстро начинали болеть.

Однако хуже всего было то, что я не знал, сколько времени проведу на этот раз в одиночной камере. Сколько мне пребывать среди этих стен — неделю? Две? Дольше?

На третий день после обеда, когда Саид так и не появился, в камеру вошли охранники, вернувшие меня обратно в большую комнату. Там меня ждал Осман.

Я игнорировал его. Однако когда он спросил: «Вам что-нибудь нужно, капитан?» — я оценил его способность быстро приспосабливаться к меняющейся ситуации.

В девять вечера дверь распахнулась, и в комнату вошли Азиз и Саид. Азиз выглядел очень сердитым. Бросив на стол портфель, он достал номер «Йедиот ахаронот» ^[31], протянул ее мне и сказал: «Читай!»

Израильская газета? Здесь, в тюрьме? Я не видел еврейских букв с тех пор, как в больнице у меня забрали молитвенник. Мне было страшно к ней прикоснуться. Видимо, они нашли газету со статьей про меня, времен Шестидневной войны и поняли, что я их обманывал. Я не шевелился. И даже не дышал.

— Читай! — нетерпеливо приказал Азиз. Я лежал, словно замороженный.

— Читай! — снова, уже громче, повторил он.

Я принял, насколько позволил гипс, полусидячее положение и заглянул в газету. На последней странице помещалась заметка, обведенная красным. Видимо, именно ее я и должен был прочесть. Однако прямо над ней помещалась статья Эйтана Хабера ^[32] про двух летчиков, находящихся в плену в Египте! Я начал читать статью, оказавшуюся достаточно большой. В ней говорилось, что представители Красного Креста уже встретились с Нисимом Ашкенази, но еще не видели Гиоры Ромма. Было сказано, что прикладываются все усилия, чтобы эта встреча состоялась.

Видимо, сотрудник разведки, передавший Азизу эту газету, почему-то не обратил внимания на статью, где речь шла обо мне. Я стал читать так быстро, как только мог.

Следивший за движением моих глаз Азиз начал ругаться, что я читаю не ту статью, но мне нужно было закончить с нежданной весточкой из Израиля. Дочитав статью Хабера, я приступил к чтению отмеченной заметки. В ней говорилось о приезде в Израиль летчиков, которые служили в израильских ВВС добровольцами. В годы Войны за независимость они пилотировали бомбардировщики «Летающая крепость» ^[33] в составе 69-й эскадрильи, и вот теперь в качестве почетных гостей присутствовали на инаугурационной церемонии новой 69-й эскадрильи — второй эскадрильи «Фантомов» в израильских ВВС. В заметке также говорилось, что престарелые пилоты были приняты премьер-министром Голдой Меир.

Я выдохнул, испытав колоссальное облегчение, что египтянам по-прежнему ничего неизвестно о моем прошлом. Статья обо мне в израильской газете! Новость об иностранных пилотах! Я получил очередную отсрочку.

Я снова лег на спину и улыбнулся. Я был уверен, что он принес эту газету в качестве примирительного жеста.

— Забавная история, — сказал я. Он выглядел таким же рассерженным, как и прежде.

— Видишь, — сказал он мне, — с 1948 года Израиль полагается на американских летчиков. И вот они вернулись. И были приняты самой Голдой Меир. А ты отрицаешь, что вам помогают американские летчики! Ты нас обманывал!