Вкратце жизнь - Евгений Бунимович Страница 22

После Соловков Людмила Яковлевна уехала (как и было обговорено с самого начала), Густав исчез в неизвестном направлении, Альбина особо не возникала, и мы были предоставлены сами себе. Днем спали, ночи напролет гуляли.

Ночи белые, лет шестнадцать, ключ под ковриком.

Был я тогда влюбленный в Катю Франк. Однажды белой ночью захотелось ее увидеть немедленно, а ее не было.

Вышел на набережную Мойки и направился неизвестно куда – уверенно, не раздумывая, не сворачивая, почти побежал. Не я шел, меня вело. Через путаные проходные дворы выскочил к Неве где-то уже далеко за Медным всадником. Там (естественно) стояла Катя.

Она не удивилась. Это еще ладно. Но и я не удивился. Ни в какую мистику никогда не верил и сейчас не верю, но…

Одна была досада – ходил я по Питеру, путаясь в соплях. Собственно, так в первой половине лета было у меня всегда. Мама сетовала: да что ж такое, у всех дети как дети, простужаются, когда холодно, ветрено, сыро, а мой – наоборот, когда жара.

Я и в Северный поход отправился, зная, что обречен на неизбежные сопли. Но до Питера все почему-то было в порядке.

Однажды в наше стойло на Мойке ребята вернулись с парнем явно не нашего вида. Оказался из Штатов, наш ровесник по имени Майк.

По тем временам такой гость был даже не инопланетянином, а пришельцем с того света.

Свое появление в советском Ленинграде Мистер-Твистер-внук объяснил тем, что у него такая болезнь – мучительный насморк, который появляется в период цветения, и тогда надо менять климат. Вот родители и увозят его на север – в Канаду или в Ленинград. Болезнь называется allergy (написал он мне на листке).

Так я сам себе поставил диагноз, когда про аллергию у нас в стране еще никто не подозревал. Сообразил, почему не было насморка до того (мы ведь вплоть до Соловков тоже шли все время на север), перестал капать в нос бессмысленные капли, а вернувшись домой, велел родителям срочно отправить меня в Канаду (шутка).

Перед возвращением в Москву мы решили проесть последние деньги в знаменитом “Севере”, самой вкусной кондитерской на Невском.

Все деньги с удовольствием проели, но опоздали на поезд. Вернее, кто-то добрался, что-то из вещей привезли, но большинство застряло по дороге.

На перроне я увидел Густава. Он прогуливался вдоль состава как по мхатовской сцене – в элегантном белом костюме и белой шляпе.

Мы с ребятами побежали вперед в безнадежной попытке задержать поезд до прихода опоздавших.

Перед отправлением Гусь сказал мне: “Твой рюкзак здесь? Так садись, поехали”. И уехал.

Ночевали мы на вокзале, расстелив на полу свои спальники. Перед тем на Невском наши девчонки дарили ничего не понимавшим ментам цветы, которые накануне мы купили родителям. Это был, конечно, типичный перформанс, только слова такого в русском языке еще не было.

Увидев мою грозную маму на вокзале в Москве, Густав удивился и осторожно сказал:

– А ваш Женя не приехал, он остался с опоздавшими.

– Я знаю, – величественно ответила мама (на последние не проеденные в “Севере” копейки я все же дозвонился из автомата на вокзале), – но здесь должен быть его рюкзак!

Она забрала мой тяжелый грязный мешок и гордо удалилась. Маме тоже была не чужда стилистика Художественного театра.

На следующий день мы не без приключений добрались до Москвы в грязном пустом (запасном, наверное?) вагоне. Но все же добрались.

Весь поход мы с Шугаровым на две допотопные кинокамеры снимали узкопленочное кино. Я изобретал самые изысканные ракурсы – каждую новую церковь хотелось показать иначе, по-своему.

Когда в Москве наконец смонтировали и показали фильм, меня, как и любого подлинного творца, ждало горькое разочарование. Зал проигнорировал все мои ракурсы, зато любое самое случайное мелькание в кадре любой из наших походных рож вызывало бурный восторг.

Подружившись после Северного похода с бэшниками, мы осенью собрались снова выйти вместе на природу, в подмосковные леса.

Однако некая бдительная общественница засекла, как две Кати (одна – Франк, вторая – ее подружка) у ворот школы запихивают в рюкзак бутылку водки, и тут же сдала их директору. Поднялся большой шум, совместный поход-пикник отменили.

Мозганов невозмутимо изъял из рюкзаков оставшийся криминал (половину все же удалось незаметно вынести), после чего мы вышли на близлежащую природу уже без учителей и распили спасенную часть на склонах Воробьевых гор.

Солидную трофейную контрибуцию (как выяснилось много позже) наши учителя оприходовали самостоятельно.

А Катю-вторую мы с Наташей встретили недавно на ужине в небедном православном доме. Катя теперь иконы пишет.