Солдаты Александра. Дорога сражений - Стивен Прессфилд Страница 22

Официально новый город нарекли было Александрией-в-Аракозии, однако персы, а с ними и все остальные тут же стали звать его Искандагаром (Александровым градом), переиначив название на местный лад.

Весть о надежном оплоте спокойствия, вдруг появившемся в многострадальном краю, разлетелась мгновенно, и к Искандагару, или (что привычнее) Кандагару, потянулся обездоленный люд. Мужчин, правда, в этом потоке пока маловато, зато полным-полно женщин, по большей части молодых и голодных. Это пешнарван — отверженные, которых война лишила всего.

Армию, движущуюся по зеленому поясу Южного Афганистана, беспрерывно донимают полчища слепней, оводов, шершней, комаров, вшей и блох. Тропа вьется вдоль оросительных каналов, тянущих воду из топей, порождающих целые облака мерзкого мелкого гнуса, который забивается в рот, в ноздри, в глаза, даже в зад. Худо приходится не только людям, но и животным. Спрятаться нет ни малейшей возможности: кисея и защитные сетки не помогают. Как ни кутайся, как ни мажь себя грязью — все это ни к чему не ведет. Кровососы бесчинствуют, хотя у реки Аргандаб начинается очень пологий подъем — миль этак на пятьдесят марша. Затем тропа резко забирает вверх, уходя к горным вершинам. За деревушкой Омир Задт (Нос Наставника) она уже так крута, что колонна растягивается на мили. Наши биваки лепятся к горным склонам, как ласточкины гнезда.

Погода тоже не балует — дождь сменяется градом, град снегом, а снег тем же дождем. Мулы ночами ревут, они чуют близкую зиму, им хочется встретить ее в теплых стойлах, а не в горах, где так холодно и так трудно дышать.

Как я уже говорил, за нашим подразделением помимо восьми мулов следуют одиннадцать женщин, подгоняемых расторопным афганцем. Надо признаться, не только мы такие смекалистые: многие тоже используют для переброски груза носильщиц, в крупных обозах число их доходит до сотни, а то и до двух. Одеваются эти туземки очень однообразно. Все как одна облачены в шаровары и безрукавки, также для них обязательны петту и пашин. Петту, если вы помните, это накидка, а пашин — мягкая и довольно удобная обувь.

Дешевизна — вот главное преимущество женщин перед любым видом вьючной скотины. Тяжелые переходы, особенно по горам, чреваты опасностями. И люди, и животные порой оступаются, срываются с круч, они могут покалечиться или погибнуть, но мул стоит дорого, а потеря какой-то афганки больших убытков не повлечет. Однако, даже и пребывая в столь незавидном (хуже скота) положении, некоторые из этих худощавых и темноглазых девиц притягивают к себе взгляд. Я, например, временами посматриваю на одну очень юную (ей лет семнадцать) дикарочку, чем-то схожую с моей сестренкой, да, честно говоря, и с невестой, хотя мне, конечно, и в голову не приходит как-то сравнивать их. Эту девчонку наши оболтусы прозвали меж собой Гологузкой за обыкновение, присаживаясь, как это принято у афганцев, на корточки, высоко задирать свое петту. Ясно ведь, что она не видит в том ничего неприличного, а дурачью только бы зубоскалить. Настоящее имя дикарки Шинар, и отличает ее от товарок блеск глаз. В них светятся живой ум и достоинство, чего не скажешь о прочих афганках. К тому же эта тонкая как тростинка малышка удивительно сильна: несет вверх по склону мешок с кунжутом в добрую половину своего веса и даже не гнется. Ей под стать разве что долговязая деваха по имени Гилла, глаза у той, кстати, тоже блестят.

Правда, моя малышка все время молчит, а поскольку меня начинает грызть любопытство, я на четвертый вечер подхожу к Ашу. Хочу, чтобы тот порасспрашивал, как ее угораздило вляпаться во все это дерьмо. Афганец, однако, одергивает меня. Такие вопросы не задают, что ты, что ты.

Впрочем, он дает мне понять, что случай тут исключительный. А все остальные женщины — обыкновенные беженки из сгоревших селений. Отцы их и братья либо мертвы, либо где-то скрываются, либо проданы в рабство.

— Македонцами?

— Нарик та? Какая разница?

Послушать старика, так этим женщинам еще повезло, что они попали к нему. Аш вполне искренне считает себя их благодетелем. Ведь это он нашел им работу, пусть за скудную пищу, зато голодная смерть ни одной из них не грозит. Как бы еще они выжили, если и предки, и небесные покровители за преступления, совершенные ими то ли в прошлой, то ли в нынешней жизни, бросили их на произвол судьбы.

Я спрашиваю Аша, откуда ему это известно, он же в ответ поднимает ладони к небу:

— Не будь на то Божья воля, ничего страшного с ними не случилось бы.

Аш обращается с носильщицами как с животными, кричит на них, хлещет их плетью. Подгоняет пинками, останавливает ударами, они для него только скот.

Тот, кто не видел мула, навьюченного афганцем, понятия не имеет, как выглядит перегруженное животное. Бедные четвероногие еле плетутся, прогибаясь под ношей, но женщинам приходится еще хуже. Мулам хотя бы берегут спины, на то существуют подкладки, попоны, вьючные седла и все такое. С женщинами иначе — им просто вручают мешок или короб и молча указывают, куда идти. Если они спотыкаются, их бьют, если они падают и не могут встать, их ношу делят между остальными, а самих оставляют ждать смерти.

Девушка, прозванная Гологузкой, первой пытается выразить недовольство. Я становлюсь случайным свидетелем этого у переправы через небольшой горный ручей и готов поклясться, что старый негодяй не изумился бы больше, если бы с ним вдруг заговорил какой-нибудь мул. Ну а отклик его предельно прост: он хватается за чата — веревочную узловатую плеть — и задает строптивице порку, причем хлещет свирепо, наотмашь. Жилистая рука его так и ходит вверх-вниз. Я рвусь прекратить избиение, но Чуб перехватывает меня:

— Куда лезешь, малый? Эта девчонка принадлежит старику, сунешься — оскорбишь его честь.

— Да плевал бы я на него! И на честь его тоже!

Но этим моим ворчанием все и кончается: командир не дает мне вмешаться, а старик, заметив мой порыв, обрушивает на лишившуюся сознания жертву град новых ударов. Они уже вроде бы ни к чему, но ему явно хочется показать, кто тут хозяин.

Наконец избиение прекращается, и девушка остается лежать на дороге. Ни одна из товарок даже и не пытается прийти ей на помощь, чтобы не разделить ее участь. Не позволяют помочь ей и мне.

Когда полчаса спустя колонна отправляется дальше, никто не оглядывается на недвижное тело — что толку глазеть на брошенный труп? Но, пройдя несколько миль вверх по тропе, я опять вижу эту девушку среди носильщиц. Ее ношу, распределенную между другими афганками, снова взваливают ей на плечи. Она бредет с трудом, молча, как бессловесная тварь.

Теперь вокруг нас одни только горы. Ночью женщины спят вповалку, завернувшись в свои дырявые разлохматившиеся петту. Однажды ближе к полуночи наш чубатый командир, заявив, что у него уже яйца вспухли и что он готов сейчас вставить хоть бабе, хоть тому же ослу, смотря кого встретит, отправляется попытать счастья, но тут же прибегает назад, зажавши нос и причитая, что так отвратительно не воняет и в самом засранном нужнике. Приходится бедняге, что называется, вершить дело «всухую».

Мы поднимаемся все выше и выше. В других армиях у солдат есть прислуга. В армии Александра солдат весь свой скарб несет сам, а вьючные животные влекут следом палатки, веревки, шанцевый инструмент, запасное оружие и доспехи, а также собственный корм. Каждый третий мул нагружен одним фуражом.