Геббельс. Портрет на фоне дневника - Елена Ржевская Страница 22

Нет недостатка в непродолжительных связях, как и в бахвальстве на этот счет: «Шарлотта чрезмерно любит меня», «Ксени счастлива как ребенок», «Анка любит меня больше, чем прежде». Хватает и самообольщений, иногда курьезных: «Ханна Шнайдер. Она сильно занимает меня. Но она еще совсем невинный ребенок!» «В 6 часов пришла Ханна… Внезапно час, полный блаженства. – Такого всплеска в дневнике не было со времен Эльзе. – Как мило это дитя! Я поцеловал ее полный красный ротик. – Но, увы. – Под конец она призналась, что любит другого. Ко мне пришла, потому что я одинок. Ужасное признание. С тысячи небес пал я в тысячу преисподних».

«Тоска по женщине!», «Мечтаю о красивой женщине» – рефрен его записей, его сексомания.

«Женщины нужны мне как хлеб. – Но почему-то этот хлеб не дает ему насыщения. – Они – вечно действующий мотор нашей жизни и работы». Однако этот перпетуум-мобиле бездействует. И даже бурная встреча и вновь возникший роман с женщиной его мечты – Анкой, его первой любовью, оставившей его в свое время, ничего не меняет. Все так же: «Я жажду женщину», или того пуще: «Я алчу женщину!» «Я так устал от напрасной тоски. Женщина запустит мотор моей жизни». «Только бы женщину!»

Сексуальный дискомфорт, ненасыщаемость, склонность к садизму – и насилие в политической борьбе. Есть к чему присмотреться психоаналитикам, не игнорирующим Фрейда.

Когда события складываются так, что сфера применения его агрессивной энергии сужается, Геббельс сникает, хиреет. Это предстоит еще наблюдать в дневнике. Да и в этот период он на спаде.

«МИФ ГИТЛЕРА ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ НЕКОЛЕБИМЫМ, КАК БРОНЗА»

7 июня 1928. Муссолини уже устойчивее, чем Гитлер, – сетует Геббельс. – То есть он уже государственный деятель, а Гитлер еще революционер. Муссолини не любит сниматься с улыбкой. Почему? Политику нужны инстинкт, осмотрительность, дар организатора и оратора. Политик – художник. Народ – его материал. – Это вновь повторенная без ссылки на Гитлера его установка в «Майн кампф». – 9 ноября (день мюнхенского путча) было днем нашей судьбы. Из мелкобуржуазного пивного бунта явилась подлинная немецкая революция. Гитлер с этим не согласен. Он еще держится за свою тогдашнюю политическую величину.

Гитлер желает считать «пивной путч» революцией, и Геббельс иронизирует: «Шеф крупный путчист».

Существует стереотип: Геббельс, мол, неизменно боготворил Гитлера. Так это представлялось и мне. Но дневник передает отношение Геббельса к Гитлеру несколько разнообразнее. Для него Гитлер пока что «шеф», как он его называет в дневнике. «Фюрером» он станет для Геббельса лишь тогда, когда будет олицетворять собой всю власть в Германии. Геббельс всячески стремится приблизить этот момент, ни на минуту не оставляя при этом своих притязаний на место рядом с Гитлером и не спуская глаз со своих врагов и соперников в партии.

Прежде всего разгорается его борьба со Штрассером, бывшим покровителем и еще недавно так почитаемым им Шрассером, которого он предал. И тут он больший гитлеровец, чем сам Гитлер, не порывающий сб своим соперником.

22 июня 1928. Д-р Штрассер должен быть уничтожен, чего бы это ни стоило. Этот человек – сатана всего движения… Теперь Гитлер должен сказать решающее слово.

Склочничает Геббельс и с рутинным в его представлении мюнхенским окружением Гитлера. «Пфеффер рассказывает мне о Мюнхене. Как распределятся мандаты. Подтасовка! Если б не было Гитлера, сожрали бы один другого».

13 июля 1928. Я люблю его (Гитлера), как отца. Он универсален. Он прекрасно рассказывает. – И тем больше любит Гитлера, чем определеннее тот настроен против Штрассера.

24 августа 1928. Я преклоняюсь перед шефом. Иногда даже против своего убеждения… Но я должен так поступать, чтобы спасти партию… У меня много врагов в Мюнхене. Это доказывает, что я кое-что могу. Гитлер всецело на моей стороне.

Эта коленопреклоненная поза со временем будет стабильной, это фигура его веры. Он и сейчас готов не подыматься с колен, но сам Гитлер мешает этому, вызывая время от времени досаду то своей нерешительностью, то своими склонностями.

На отрезке 1928-1929-1930 годов образ Гитлера как фюрера снижен в дневнике. Но это не меняет дела. Позади остались годы, когда Геббельс смятенно ждал явления сильной личности, «вождя», которому может отдаться и тем укрепиться в своей расшатанной жизни, обрести устойчивость. Склоняясь признать вождем Гитлера, он болезненно воспринимал те или иные несоответствия Гитлера предназначенности на роль «фюрера», какой она виделась Геббельсу. И страшился разочарования. Теперь же его реакция в подобных случаях иная.

Он по-прежнему восхищен, когда, выступая, Гитлер имеет бурный успех, тем более если Геббельс сам отвечает за подготовку такой встречи с ним, как в Берлине, и удача поднимает его акции.

17 ноября 1928. В 8 часов Спорт-палас огражден полицейскими. 16 000 человек. Переполнено. В 8.20 появляется Гитлер. Бесконечный восторг. Музыка. Вступают знамена. Затем говорит Гитлер. 1 1/2 часа. Потрясающая речь. Все время прерывается аплодисментами. Под конец ураган. Все встают. «Германия превыше всего»… Величайший успех за все время моей работы… Как я счастлив! Я боюсь зависти богов!

Но вступают и другие интонации. Это и терпимость по отношению к тем, кто критикует Гитлера, вялое отстаивание его: «Пфеффер считает, что шеф лично принимает слишком ответственные решения. Возможно, он прав, но для Гитлера это единственная возможность удержать буянящих вожаков».

И несокрушенность, когда поступают компрометирующие сведения о Гитлере: «Пришел Кауфман. Он рассказывает нелепые вещи о Гитлере. Он и его племянница Гели и Морис (шофер Гитлера). Женщина – это трагедия. Надо ли отчаиваться? Почему мы все должны так страдать от женщины, – уговаривает он себя. – Я понимаю все. Правду и неправду» (18.10.1928). Это глухо обронено в записи что-то связанное с ревностью Гитлера к Морису. О романе Гитлера с его юной племянницей Гели Раубал было известно в узком кругу нацистской элиты. Через три года Гели покончит жизнь самоубийством.

Геббельс, однако, подточен, ему явно «отсвечивает» Муссолини, Гитлер не выдерживает сопоставления с ним: тот уже шесть лет диктатор, в то время как Гитлер не может навести порядок в своей партии. «У нас слишком много обывателей в партии. Мюнхенский курс иногда непереносим. Я не готов участвовать в гнилом компромиссе. Я иногда отчаиваюсь в Гитлере. Почему он молчит?» (5.4.1929).

Но это отчаяние локально. Геббельс в отличие от прежних лет не драматизирует нерешительность Гитлера и другие его непригодные качества. Не обескуражен. Дело уже в значительной степени сделано. Под оглушающей, непрерывной пропагандой мифа о Гитлере, мессии, ниспосланном вожде и спасителе нации, неприкаянные массы, духовно люмпенизированные, все в большем числе прельщены Гитлером, воспламенены надеждой на него. Надо удерживать и развивать этот успех, в который внес свою немалую лепту Геббельс. «Я сам сотворю свою славу», – поручался он. Творя славу Гитлера, он творил и свою подле него.

«Сколько дурного слышал я о Гитлере. Но я верю в него… Я всегда спорю с такими слухами и буду впредь. Миф Гитлера должен остаться неколебимым, как бронза».