Мой тесть Леонид Брежнев - Юрий Чурбанов Страница 22

Я помню, как тяжело переживал Леонид Ильич гибель руководителя Белоруссии Петра Мироновича Машерова. Это был замечательный, очень умный человек, я бы сказал — любимец белорусского народа и партии.

Машеров попал в чудовищно нелепую автокатастрофу. В МВД СССР об этом узнали незамедлительно, уже через несколько минут: о таких вещах дежурный по министерству всегда докладывает в срочном порядке. Мы тут же сообщали в ЦК КПСС, Щелоков позвонил Леониду Ильичу. В Минск срочно вылетел начальник Главного управления ГАИ генерал Лукьянов. Там уже работала большая следственная группа Прокуратуры Белоруссии и КГБ. О результатах расследования было также незамедлительно доложено.

Выяснилось, что большая часть вины ложится на водителя Машерова. Если не ошибаюсь, это была пятница, во второй половине дня Петр Миронович неожиданно решил посмотреть сельскохозяйственные поля, но его основная машина (членам Политбюро полагался, как известно, «ЗИЛ») находилась в ремонте. По существующей инструкции начальник охраны не имел права выпустить его на трассу, но Машеров настаивал, и тогда «ЗИЛ» заменили на «Чайку». Это — более легкая машина, и при лобовом столкновении — а именно так произошло — она была не в состоянии выдержать тот удар, который «по силам» «ЗИЛу». Была и другая причина: минувшей ночью у водителя Машерова, уже пожилого человека, случился приступ радикулита. А как мы об этом узнали? При осмотре трупа шофера все увидели, что прежде чем сесть в машину, он обвязал себя теплым шерстяным платком. Но утром он никому об этом не сказал, сел за руль «Чайки», и хотя ширина трассы и отличная видимость позволили бы здоровому человеку, находящемуся за рулем, сделать любой маневр, но радикулит, видимо, дал о себе знать. «Чайка» столкнулась не с трактором, как писали в газетах, а со встречной грузовой машиной, на скорости обгонявшей колонну других машин, — ее водитель возвращался из дальнего рейса, провел без отдыха много часов за рулем и потерял, естественно, должную реакцию. Водитель и охранник Машерова погибли мгновенно, а сам Петр Миронович жил буквально несколько минут и спасти его от смерти было уже невозможно.

Много пересудов и даже сплетен вызвал тот факт, что на похороны Машерова из Москвы приехал только секретарь ЦК КПСС Иван Васильевич Капитонов. Спрашивается: что из этого следует? Ведь прежде чем говорить, надо, наверное, хотя бы знать предмет, а не давать, как это происходит сейчас, волю эмоциям и догадкам. Кто кого должен хоронить? В таких случаях принимается решение Секретариата ЦК. Ну хорошо, а почему на поминках Леонида Ильича тоже был только Капитонов? Это как объяснить? Неуважением к памяти покойного Генерального секретаря ЦК КПСС со стороны его товарищей по Политбюро и лично Юрия Владимировича Андропова? Конечно, нет. Тогда как?

Наши газеты сейчас договорились до того, что и Юрий Алексеевич Гагарин, первый космонавт Земли, не погиб, оказывается, в авиакатастрофе, а был помещен в «подпольную» психиатрическую лечебницу, после того как на одном из приемов в Кремле выступил против Советской власти. У меня возникает только один вопрос: и что же, газета должна нести ответственность за свои слова? Наверное, надо отвечать. Больше мне сказать нечего. Свобода печати — это не значит свободное вранье!

* * *

Леонид Ильич был очень живым и эмоциональным человеком. Он действительно переживал как, может быть, никто другой, когда уходили из жизни его соратники, когда в государстве не все ладилось или если между народом и властью возникали какие-то конфликты.

Особенно — на национальной основе.

А они были. Разумеется, ни о каких национальных «войнах» тогда и речи быть не могло, этого просто никто бы не допустил, но локальные конфликты — случались. Один из них произошел в 1979 году в Орджоникидзе. Это был то ли конец сентября, то ли было начало октября — во втором часу ночи мне на дачу позвонил Михаил Сергеевич Соломенцев, работавший тогда Председателем Совета Министров РСФСР. Он поинтересовался, где сейчас может быть министр Щелоков или другие его «замы», и сказал, что все телефоны у них отключены. В этот момент я еще не был первым заместителем министра, а занимался кадрами. Соломенцев сказал, что в Орджоникидзе возникли массовые беспорядки, нужно срочно вылетать, поэтому он ждет меня в аэропорту «Внуково-2». Время было ограничено, я быстро собрался — да и собираться, в общем-то, было нечего: «дипломат», пара чистых рубашек, спортивный костюм и бритвенный прибор. Вот так я всегда и ездил.

Едва рассвело, мы уже были в Орджоникидзе, прямо с аэродрома поехали в обком партии, познакомились с обстановкой. Нам доложили, что волнения произошли после убийства водителя такси, я даже помню его фамилию — Гаглоев, то ли осетина, то ли ингуша, — то есть на национальной почве. Этим убийством воспользовались антисоветские силы и преступные элементы, которые преподнесли его политически. Что они хотели? Часть толпы, собравшаяся у здания обкома партии, требовала немедленной отставки первого секретаря обкома Кабалоева — честно говоря, я бы и без этой толпы снял его с работы, так как и раньше был наслышан от министра внутренних дел республики о том, как ведет себя этот человек, о его высокомерном, чванливом отношении к людям и, в частности, к сотрудникам органов. Но все это, конечно, было подчинено национальной вражде между живущими здесь осетинами и ингушами. О русском населении, по крайней мере в то время, не было и речи.

Рано утром мы вышли на площадь. Нас встретила толпа в четыре-пять тысяч человек. Было интересно, как она построена: у самого здания, перед памятником Ленину, стоял гроб с телом Гаглоева, за ним рядами стояли сначала молодые парни, девушки, потом женщины, за ними мужчины и в последних рядах — старики. В общем, вся площадь была запружена народом. Наши призывы к людям разойтись, разумным путем решить все наболевшие вопросы успеха не имели. Толпа вела себя очень агрессивно, и хотя огнестрельного оружия у них почти не было, только охотничьи «стволы», в ход шли камни и арматурные прутья. Позже, когда мы получили (для подкрепления) бронетранспортеры, у них в руках появились и бутылки с зажигательной смесью. А какие силы были у нас? Высшее командное училище внутренних войск, находившееся в Орджоникидзе, было целиком задействовано на уборке кукурузы. Значит, мы могли рассчитывать только на гарнизон милиции и курсантов одного или двух училищ министерства обороны, хотя они (до определенного времени) вообще никакого участия в работе не принимали. Толпа, стоявшая на площади, не расходилась, наоборот: через определенное время, как по секундомеру, одна часть людей уходила, а другая — ее сменяла; масса народа оказалась на крышах, в окнах, крики, шум, много пьяных, наркоманов — все это накаляло обстановку. Но никто из нас и не думал давать команду «в ружье!». Тем более применять спецсредства и все остальное. В течение пяти суток здесь велась кропотливая разъяснительная работа. По предложению Соломенцева мы провели очень полезную встречу с уважаемыми людьми города и республики. Кроме того, были встречи со студентами в университете, институтах и профтехучилищах. Мы пошли к людям на фабрики и заводы. Но толпа, собравшаяся на площади, еще стояла. Выходил Соломенцев, выходил первый заместитель Генерального прокурора СССР Баженов — никакого результата. После них к людям вышел я и, уважая народ этой республики, немного зная их обычаи и нравы, я прежде всего снял свой головной убор перед гробом убитого таксиста Гаглоева. Толпа затихла. Но мне дали говорить от силы две-три минуты. Послышались выкрики, в мою сторону полетели камни, куски брусчатки, которой была выложена площадь. Пришлось уйти. А толпа осталась. Вечерами на площади пылали костры, ломались киоски, садовые скамейки — люди грелись у костров, но не расходились.